— Попасть можно, — согласился мальчишка, тоже прицеливаясь. — Даст Бог — попаду.

— Говорите, когда палить, — сказал второй, поднося фитиль, — мы готовы.

— А-а-а потом, после жара… Нет-нет, бубоны сразу не по-оявятся. Сначала придет ло-о-омо-о-ота-а-а, страшная ломота-а-а. — Продолжал голос, так противно, что Волков не выдержал:

— Пали!

И сам спустил тетиву, и почти сразу грянул выстрел оглушительно: всссшшшпааахх!

Так, что ухо у него заложило.

Он не знал, кто из них попал, он или мальчишки, но крик оборвался, и силуэт на крыше сложился пополам и исчез в темноте. Стало очень тихо, и тогда кавалер крикнул:

— Эй, ты где? Чего замолчал, а то нам интересно, что будет после ломоты?

Все, кто был на винном дворе, ждали, запищит ли снова мерзкий голос, но было тихо, как и положено быть ночью.

— Наверное, он забыл, — сказал Роха, — или дела у него какие появились. В общем, сказок боле не будет.

Кто-то засмеялся. И напряжение стало спадать.

— Ну, чего стали-то? — спрыгивая с бочки, произнес Волков. — Моемся, все кто был на вылазке, и оружие не забудьте отмыть. Кто не смоет с себя грязь — получит язву. Помните, что этот демон пропищал.

Перед тем как лечь, он подозвал к себе брата Ипполита и сказал:

— Приглядывай за людишками, боюсь, как бы этот черт визгливый прав не оказался.

Молодой монах кивал головой, а сам боялся. Кавалер это видел:

— Ну, чего ты?

— Господин, а если кто занедужит, как быть? Не знаю я, как лечить его, — растерянно говорил брат Ипполит.

— Я и подавно не знаю, — отвечал Волков, — будем выносить их за ворота, в соседний пустой дом, а там как Бог даст.

Монах продолжал кивать головой.

— Ты главное следи, чтоб хворых промеж здоровых не было.

Монах ушел озадаченный, вздыхал, спать не пошел, сел к костру, где грелись солдаты, что несли караул. А рыцарь спать-то лег да вот только заснуть сразу не смог, уж больно нехороши были дела, чтобы сладко засыпать, не помаявшись перед сном.

Глава двенадцатая

Сыч был хитер, не знал кавалер второго такого же. Он и пошел к каменотесу, взяв с собой мешок с хлебами и сыром, и кувшин с вином. Волков и еще десяток солдат остались позади, не пошли, чтобы не пугать. Ждали, пока долго и настойчиво Сыч колотил в ворота дома. Наконец кто откликнулся из-за ворот, и теперь Сыч стал опять долго с кем-то разговаривать. А кавалер с солдатами ждали. Но у Сыча не получалось, ворота ему никто не отпирал, наконец он плюнул с досады и пошел к Волкову.

— Ну? — спросил тот.

— Не открывает паскуда, боится. Собратом меня называл, а сам не отворяет. Говорит: «Скажи „слово“ собрат». Какое ему еще слово?

— Скажи ему «соло скриптум» и назови его собратом.

— Чего сказать? — переспросил Сыч.

— «Соло скриптум» — клич еретиков, — объяснил кавалер, — и зовут они себя собратьями или сотоварищами.

— Экселенц, откуда вы все это знаете? — удивился Сыч.

— Я с ними девять лет воевал, чего ж мне не знать, — холодно сказал Волков, — иди уже давай вытащи его мне сюда.

— Сейчас, экселенц, — обещал Сыч и пошел, приговаривая, — «соло скриптум», собрат, «соло скриптум».

Но и после этого ворота Сычу не открыли, Волкову надоело ждать:

— Сержант, — приказал он солдату в рыцарском шлеме, — ищи, чем дверь ломать.

Еретик был худ, изможден, зарос щетиной, стоял, исподлобья глядел на солдат. И молчал, а вот баба его выла, и четыре исхудавших дочери тоже скулили беспрестанно.

— Прекратите, — сказал кавалер, — никого не убьем, никого не тронем, если поможете попасть в цитадель. Еще хлеба дадим. Сыч.

Сыч тут же раскрыл мешок, стал показывать хлеб и сыр потряс кувшином:

— А тут вино.

Еретик молчал. А баба его перестала выть, как будто выключили ее, поглядела на хлеб и заговорила:

— А вода есть у вас?