Башмаки на флагах. Том второй. Агнес - Борис Конофальский (2020)

— Хочу говорить, чтобы лишние уши не слыхали, — отвечала жена, прося его подняться к ней в покои.

А Волкову неохота вставать, нога после езды ещё болит. Да и странно то, что говорить жена желает наедине. Хотя монахини, что сидит на скамье у стены, Элеонора Августа никогда не стеснялась. А больше в обеденной зале нет никого.

— Тут говорите, — отвечает он, — нога болит по ступеням скакать.

А госпожа Эшбахт в слёзы ни с того, ни с сего.

«Господь Вседержитель! Да откуда у неё их столько, постоянно плачет, а раньше, когда зла была, так слёз почти не было».

Монашка, ещё одна зараза в доме, сидит, губы скривила, на него коситься.

«Выгнать бы её к чертям, пусть катиться в свой монастырь. Она жену подбивает на всякое, не иначе. Да нельзя, вроде как от отца Теодора её в дом взял и вроде для дела. За беременностью жены смотреть».

— Что же вы рыдаете, госпожа моя? Что опять не так? — морщась спрашивает он.

— Дом как чужой мне, — сквозь слёзы говорит ему госпожа Эшбахт. — Всё не так тут.

— Так что же тут не так? — недоумевает кавалер.

— Всё не так, всё! Вы-то то знаете, что не так, знаете, о чём я! — говорит она, рыдая, да ещё и с упрёком, как без него.

— Нет, не знаю, вы уже меня просветите, что не так с нашим домом, — отвечает он тоном терпеливого человека.

Тут Элеонора Августа даже рыдать на миг престала, стала холодной, как прежде, колючей:

— Не могу я жить под одной крышей с беспутной женщиной.

— Вы то про госпожу Ланге говорите? — уточняет Волков, хотя что тут уточнять ещё.

Жена молчит, словно ей даже противно имя это повторить. Но то, что речь идёт Бригитт, и по её лицу понятно.

Кавалер на неё уставился сурово. Теперь он понял, о чём пойдёт речь. Смотрит на жену и молчит, ждёт, что она дальше скажет.

— Извольте ей от дома отказать, — чётко и уже без намёка на слёзы в голосе говорит жена.

— Так она товарка ваша, вы её сюда привезли, — отвечает он жене, — отчего же теперь ей от дома отказывать?

— Я не знала, что она женщина подлая.

— Как же вы не знали, если все знали, что родилась она от человека подлого, от конюха или от лакея, кажется.

— Не в рождении её подлость, а в нечестности её.

— В чём же её нечестность? — деланно удивляется кавалер. — Наоборот, я вижу, что честна она, дом в порядке содержит, слуг в строгости. Уж даже и не знаю, в чём госпожу Ланге упрекнуть.

— Вы знаете, о чём я говорю!

— О чём же?

— Вы знаете! — почти кричит жена.

— Скажите сами! — сурово произносит кавалер.

— Она с вами делит ложе, — говорит Элеонора Августа и тут же срывается в слёзы снова, кричит. — При всех: при слугах, при людях ваших, все то знают. Так беспутная ещё и бахвалиться тем.

Волков был спокоен. Локти на стол положил, смотрел на жену, чуть прищурившись, и далеко не во всё верил, что она ему говорила. Максимилиан и покойный фон Клаузевиц не знали о том, что госпожа Ланге делит с ним ложе, хотя в доме бывали едва ли не ежедневно. Слуги… Ну от этих разве укроешь? В доме живут, по дому ходят. А то, что госпожа Ланге бахвалиться близостью с ним… Зная дерзкий характер рыжей красавицы, он понимал, что Бригитт могла, могла в язвительности своей бабьей хвалиться перед его женой своими достоинствами, упоминая, что господин чаще ночует в её покоях, чем в покоях жены. Такое быть, конечно, могло.

— Этой распутной женщине тут не место. Путь уходит! — сквозь слёзы требует жена.

— Так разве она в том виновата, что венчаная со мной женщина мной пренебрегала, — спрашивает кавалер. — Разве госпожа Ланге просила меня в её покоях не спать и говорила, что мои ласки ей противны?

И в эту минуту в обеденную залу из кухни входит сама виновница разговора. Сделала быстрый книксен и спрашивает:

— Прикажете подавать обед, господин мой?