Полоса черная, полоса белая - Екатерина Островская (2019)

— Он даже не просто Рохель, а Олег Викторович, — скривился президент банка, — получая паспорт, он поменял материнскую фамилию на мою и взял мое отчество. Когда в графе вместо имени отца прочерк, можно брать любое. Но он-то всем рассказывал и продолжает рассказывать, что у него крутой отец. Галя, очевидно, не сказала ему, кто его настоящий папа, потому что она продолжала общаться с Тамарой. Олег хорошо знал сына Тамары и Бориса. Они дружили с детства. Никто же не будет ему говорить, что Борис Тушкин и его отец, что они с Робертом родные братья. Так проще: я отказался, и все. Вот такой я — негодяй. И теперь этот гаденыш считает, что я ему должен за испорченное детство, юность. Он всегда требовал денег. Я отправлял, но не ему, а Гале. А потом ее не стало.

— Она умерла?

— Она покончила с собой, повесилась. Причем сделала это, не оставив предсмертной записки. Эксперты уверяли меня, что это самоубийство, но она перед этим была избита. Соседи по дому не слышали ни криков о помощи, ни вообще каких-либо звуков. Брусков наводил справки. Но я думаю, что это сделал этот негодяй, этот Омен. Я тогда приехал на похороны, даже денег ему дал. А он был холодный и равнодушный. Теперь вот бомбардирует меня эсэмэсками.

— Пробовали сменить номер?

— Раза три менял. Но и сейчас у меня две сим-карты. И он все равно звонит.

— Значит, кто-то из банка сливает ему всю информацию относительно вас. Кто может знать оба ваших номера?

— Только моя помощница, но я уверен, что она непричастна. Сейчас, говорят, есть разные компьютерные базы, по которым… Впрочем, я в этом не специалист. Не знаю, как он узнает…

Так они сидели и разговаривали, спокойно и без эмоций. Говорили, не забывая пить виски. Закончилась одна бутылка, и Сергей принес вторую.

— Ты как? — спросил Рохель.

— Ни в одном глазу, — ответил Ерохин.

Но это была не совсем правда. Он был расслаблен, увлечен беседой и все больше и больше чувствовал симпатию к этому человеку. Такому одинокому и так же загнанному жизнью, как и он сам, несмотря на свое богатство и положение в обществе.

— Жаль, что ты тогда не кончил этого подонка, — вспомнил Виктор Иванович, — многие тебе благодарны были бы. У него в ранней молодости были какие-то проблемы с милицией. Не знаю, насколько серьезные. Галя вообще говорила, что он ни при чем. Я разбираться не стал, просто отправил деньги, и она сама решила вопрос. А по мне, лучше было бы, если б его закрыли тогда.

— Он бы вышел, стал еще злее, подлее, а главное — опытнее и с тюремными связями.

— Вот потому-то его и надо остановить. Мне он пишет, что убивал и никогда не раскаивался, а меня кончит с радостью.

— Мне он то же самое пишет, — вспомнил Ерохин, — но писать можно все что угодно: за это не сажают. И за угрозу убийством не посчитают. А потом у него наверняка справка.

— Так, может, его остановить, чтобы уж раз и навсегда забыть о подонке?

— Так намекните Брускову.

— Нет. Во-первых, он не настолько мне предан, чтобы идти на криминал. А во-вторых, предан или нет — еще вопрос.

Сергей еще раз наполнил стаканы. Лед растаял, а потому виски наливали как водку — по полстакана сразу.

— Давай не чокаясь, — предложил Рохель, — за невинно убиенных, друга моего Борьку Тушкина и за его сына.

Выпили виски и закусили мочеными яблоками.

— Послушай, Сережа, — негромко обратился к Ерохину президент банка, — прошу тебя не как подчиненного, не как случайного собутыльника. А как друга. Мы ведь с тобой — друзья по несчастью. Так давай что-то сделаем. Я в смысле того, что… Ну, ты понял.

Ерохин задумался и покачал головой:

— Не совсем. То есть совсем не понял.

Он смотрел на Виктора Ивановича, а тот был заметно пьян. Хотя и не в такой степени, чтобы нести околесицу.

— Хорошо, — ответил президент банка, — объясняю. Давай сами с этим гаденышем разберемся. Не обязательно его убивать, хотя, если честно, руки чешутся.