Среди тысячи слов - Эмма Скотт (2020)

Этот выбор разрывал меня на части. Что бы я ни решила, я разрушу себя. Буду жить без Айзека. Или останусь с ним и буду смотреть, как он все теряет.

У меня не было выбора.

Мой отец был в зале, смотрел.

Я прерывисто вздохнула. Глазами умоляла о прощении, произнеся простую ложь, которая навсегда разделила нас.

– Дома, мой господин.

Глаза Айзека снова вспыхнули. Его пальцы разжались на моих руках, но не отпустили. Он повернулся лицом к аудитории. Софиты на сцене не дали бы ему разглядеть в толпе моего отца, но я знала, что обращался он к нему.

– Пусть двери закроются перед ним, – прошептал он, – чтобы он изображал дурака только в своем доме.

Айзек отпустил меня, и я упала на колени. Я должна была произнести строчку, но она затерялась, пока я пыталась дышать между душащими меня всхлипами. Айзек отвернулся, покончив со мной. Покончив с нами.

Потом он резко развернулся, дрожа. Он больше не мог сдерживать боль. Он дал волю словам, выплюнув их подобно пощечине.

– Если вы выйдете замуж, в качестве вашего приданого я дам это проклятие. Пусть вы будете целомудренны, как лед, чисты, как снег, вы не избежите клеветы.

Его срывающийся голос стал громче, а слезы наполнили глаза.

– Или если решите выйти замуж, выходите за глупца, поскольку мудрые люди слишком хорошо знают, – он ткнул пальцем в свое сердце, – что за монстров вы делаете из них!

Тяжело дыша, он стоял надо мной, пока я всхлипывала на полу. Собрав свою боль, призвав ее обратно и закрыв внутри. Он проговорил последнюю строку голосом, лишенным эмоций. Боли. Тоном, обещающим, что он станет молчать с этих пор.

– Прощайте.

Акт III

Над ручьем растет ива,

Чьи древние листья отражаются в стеклянном ручье.

Туда пришла она с красивыми гирляндами

Из цветов, крапивы, ромашек и длинных пурпурных цветов,

Которым легкомысленные пастухи дают имя погрубее.

Но наши холодные девы называют их «пальцами мертвеца».

Там на висящих ветках ее венок из водорослей,

Хватаясь за ветку, отломился завистливый кусочек,

Когда ее трофеи из водорослей и сама она

Упали в плачущий ручей. Ее одежды разметались

и как, русалку, подняли наверх,

И она пела обрывки старых песен,

словно не могла горевать,

Или подобно рожденному в воде

существу. Но вскоре

Ее одежды, наполненные водой,

Утянули несчастную прочь от мелодичного ложа

К смерти в иле.

Акт IV, сцена VII

Глава тридцать шестая

Уиллоу

Три года спустя…

Я проснулась липким летним утром в Индиане. Жар накрывал меня, подобно второму влажному одеялу. Кондиционер находился в длинном списке моих улучшений съемного дома в «Коттеджах». Я вернулась в Хармони только три месяца назад. Продукты и аренда съедали большую часть моей маленькой зарплаты в Общественном театре Хармони. У меня оставалось мало денег на ремонт дома.

Я скинула одеяла, чтобы воздух коснулся кожи. Кровать была все той же: королевского размера, с четырьмя столбами, из родительского дома в Эмерсон Хиллз. Она переехала со мной в Канаду, в Биллинг, Монтану, а затем в Остин, Техас. Три раза за три года отец переезжал, гоняясь за деньгами, которые приносит нефтяной бизнес. Мама наконец сдалась и вместо того, чтобы паковать и перевозить мебель при каждом переезде, настаивала на уже обставленных домах. Это было затратно и глупо, но это был ее способ протестовать против передвижений по всей Северной Америке.

Я не протестовала. У меня не было ни голоса, ни денег, ничего. Я лишь попросила забрать мою кровать, включая простыни и одеяла. Прижимаясь носом к простыням, вдыхая их запах, я представляла, что запах Айзека все еще здесь – бензин и дым, мята и крем после бритья.

– Айзек.