Он уходя спросил - Борис Акунин (2022)

– И с вашими то же будет, – сказала Хвощова. – Я детские ясли открою. Станете туда отводить, к хорошим нянькам. Будут у вас детишки и чистые, и сытые, и под присмотром. Сверхурочные я отменю, если все опытные работницы начнут на фабрику ходить каждый день.

– Это… это годяще, – сначала медленно, а потом, поразмыслив, всё оживленнее заговорила Федякина. – Если дети рядом будут, но под приглядом, можно и поработать. Опять же за полную плату. Столкуемся, Романовна.

– Мы же договаривались заодно быть! – крикнула Салазкина. – Погоди, она еще нам, девкам, прибавки не дала!

– И не дам, – отрезала Хвощова. – Мне тогда придется отпускную цену на товар повышать, а это ударит по продажам. То-то конкуренты обрадуются. Я молодым работницам другое предложу. Приданое от фабрики при выходе замуж. По пятьдесят рублей за каждый полный год. Четыре года до замужества отработала – получи двести рублей. Передай мое предложение своим товаркам. Им понравится.

– Не согласная я! – топнула ногой боевитая девица. – Бастовать будем! Хоть бы и без старух!

– Не дури, Тоська. Алевтина Романовна хорошее дело придумала.

– Сука ты продажная! – заорала на нее Салазкина и выбежала вон.

Федякина добродушно молвила:

– Горячая. Побузить хочет. А другие девки обрадуются. Ладно всё будет, Романовна. Спасибо тебе.

Когда она вышла, Хвощова сказала:

– Оставьте мои плечи в покое. У вас бездарные пальцы. Так. Эта проблема, кажется, решена.

– Ловко придумали, – восхитился я. – Все останутся довольны, производительность повысится, а девушки получат стимул как можно дольше не увольняться. Я только не понимаю, почему вы не выгоните эту смутьяншу Салазкину?

– Стаи устроены таким образом, что всегда заводится какой-то бунтарь. Уберешь одного – появится другой. Тося Салазкина не худший случай. Пусть остается.

Всё это было весьма познавательно, но день прошел впустую. Похитители не позвонили. С Кнопфом я ежечасно связывался, но и на его стороне ничего примечательного не происходило.

На следующий день я сопровождал деловую женщину на спичечную фабрику, находившуюся на дальней окраине, за Охтой.

Тут работали одни мужчины. Постукивая своей бутафорской палкой по булыжнику широкого двора, стиснутого между производственными корпусами и складами, я буквально кожей ощутил накаленную, враждебную атмосферу.

Мне показалось странным, что повсюду слоняется столько праздного люда. Рабочие собирались кучками, о чем-то возбужденно переговаривались или шептались. При нашем приближении, однако, все умолкали. Никто не снимал перед хозяйкой шапки, никто не здоровался, взгляды были угрюмы.

Хвощова шла, высоко подняв голову, и, казалось, ничего этого не замечала. Но проходя через приемную, сказала секретарю:

– Лихоносова ко мне. Живо!

В кабинете она подошла к окну, покачала головой.

– Здесь тоже гриппозно. Хорошо, что я вовремя приехала…

Последнее утверждение показалось мне сомнительным, потому что за дверью послышались громкие голоса, что-то сердито крикнул секретарь. Потом створки распахнулись, и вошли трое мужчин в грязных куртках.

– Господа члены комитета! – вроде как даже обрадовалась им Алевтина Романовна. – Очень кстати. Я как раз собиралась…

– Напустить на нас «заступников»? – ухмыльнулся сивоусый мастеровой в коротко обрезанных кирзовых сапогах. – Ничего, мы без них потолкуем.

В голосе звучала явная угроза. Двое остальных – брюнет в кожаном картузе, с хлыщеватыми усишками и коренастый бородач в косоворотке – встали по обе стороны от говорившего, очевидно, их предводителя. Вид у троицы был такой, словно они сейчас накинутся на хозяйку с кулаками.

Я шагнул к Хвощовой, готовый выхватить револьвер, а Видок предупреждающе зарычал.

– Это кто с вами? – спросил сивый ус.