Он уходя спросил - Борис Акунин (2022)

– Мой телохранитель, – без малейших признаков страха ответила Алевтина Романовна. – И с ним волкодав, обученный кидаться на тех, кто делает резкие движения. Времена сейчас сами знаете какие, без охраны нельзя.

Я грозно набычился. Видок оскалил зубы, довольный, что его произвели в волкодавы.

– Но вам опасаться нечего, – спокойно продолжила Хвощова. – Пришли толковать со мной – толкуйте. Садитесь, Головня. И вы, господа, тоже. Не нервируйте собаку.

Члены комитета переглянулись. Сели к столу для совещаний.

– Значит, так, – начал Головня с нажимом, но голос-таки понизил. – Товарищи из деревообработочного уполномочили меня предъявить наши требования, согласованные обоими цехами и складским отделом. Шестнадцать пунктов. Хоть один пункт не примете – шабашим, стоп-машина. И не поступимся.

– Нипочем, – подтвердил бородатый. – Наши складские постановили: держаться со всеми. Ни одного бревнышка не дадим.

– А фосфорный что? – спросила Хвощова брюнета, глянув на листок с требованиями. – Вы, Клычков, что скажете? Неужто я и вашим, с химической надбавкой, мало плачу? Ты картуз-то сними, когда за столом сидишь. Не по-русски это.

– Подышите денек парáми, тогда и поговорим, много нам плотют или мало, – ответил третий. Взялся было за картуз, но посмотрел на остальных и надвинул его глубже.

Плохо дело, подумал я. Это не бабы с девками, а несколько тысяч мужиков. Если на хвощовской спичечной фабрике полыхнет, от этой, извините за каламбур, спички займется пожар на весь город. В Санкт-Петербурге триста тысяч рабочих…

– Ваши требования делятся на четыре группы, – сказала Алевтина Романовна, дочитав список. – Общефабричные и отдельно по каждому из трех подразделений. На общие – девятичасовой рабочий день, увольнение нынешней дирекции и упразднение «Заводской стражи» – сразу отвечаю: нет, нет и нет. По пунктам, касающимся деревообрабатывающего, фосфорного и складского секторов, я буду разговаривать отдельно с каждым представителем.

– Ну коли так, извиняйте. – Головня поднялся. – Идем, ребята, народ на митинг собирать. Расскажем людям, как ихних представителей харей об стену возют.

В дверь коротко постучали. Вошел невысокий, упругий крепыш с румяным, улыбчивым лицом и маленьким вздернутым носом.

– Извиняюсь, Алевтина Романовна, припозднился. Решал один вопросец. – И осклабился, повернувшись к рабочим. – А вы уж тут как тут, воронье? Налетели?

Я удивился. Человек был мне знаком. Служил унтер-офицером в сыскной полиции, на хорошем счету, особенно отличался при аресте опасных преступников.

Быстрый взгляд скользнул по собаке, задержался на мне, но в темных очках Лихоносов меня, кажется, не узнал.

Члены комитета разом поднялись, их лица стали напряженными.

– Ты это брось, Лихоносов, – сказал Головня. – А то как шумнем через окно, рабочие набегут, не выдадут.

– Зачем? – удивилась Хвощова. – Я же не отказываюсь от переговоров. Просто нет смысла обсуждать конкретные вопросы со всем комитетом. У вас свои проблемы, у фосфорных свои. С них, пожалуй, и начну. Оставайтесь здесь, Клычков. А вы двое пока посидите в приемной. Обещаю: всех выслушаю.

– Никуда мы не выйдем! – взмахнул кулаком Головня. – Мы порешили: переговоры вести только сообча.

– «Сообча» будете водку пить, – отрезала хозяйка. – А я на пустые препирательства свое время тратить не стану. Или будем разговаривать по делу, с каждым, или проваливайте, но пеняйте на себя. Вы меня знаете: я на силу отвечаю силой. Скорее закрою фабрику, чем сдамся.

– Айда отсюда, ребята, – махнул рукой Головня. – Стачка так стачка.

Но Клычков не тронулся с места.

– Погодь, Михеич. Ты как хочешь, а я послушаю. У моих у всех семьи. С голоду им что ли подохнуть?

– Троха, паскуда, ты же слово давал! – ахнул сивоусый, но Лихоносов подкатился к нему, взял за локоть и очень быстро, ловко повел к двери, ласково приговаривая: