Он уходя спросил - Борис Акунин (2022)

Мы нарекли неизвестного составителя инструкции NN и были готовы к тому, что никогда не отыщем этого человека, что тайну унесли с собой в могилу так называемые Петровы.

Но уже после отбытия полицейских, обшаривая в прихожей верхнюю одежду, Мари нашла в кармане дамского пальто бумажку, прозеванную невнимательным охтинским дознавателем (ах, мои несостоявшиеся «молниеносные бригады» – в них подобных ротозеев держать бы не стали!).

Это был рецепт на кожную мазь – ту самую. Написан тем же почерком, что инструкция, на уголке штамп Хвощовской детской больницы, а подпись врача, хоть и неразборчивая, начиналась с буквы «М».

– Менгден! – вскричали мы в голос и уставились друг на друга в недоумении.

– Понятно, что Менгден помог Петровым совершить похищение, – заговорила Мари, потирая лоб. – Что он вертел этой парой как хотел, ибо снабжал их морфием… Гемосольвентин они тоже получили от него… Но зачем ему это понадобилось?!

– Да, зачем? – подхватил я. – Устроить похищение собственной пациентки, которую к нему и так привозили каждую неделю? Поселить ее с опекунами в специально нанятом доме? Позаботиться, чтобы за девочкой хорошо ухаживали, чтобы ее исправно кололи лекарством, чтобы она не рассталась с любимыми игрушками? Не странно ли?

– Очень странно. И никто кроме самого Менгдена на эти вопросы нам не ответит.

Мари смотрела на меня с каким-то особенным выражением.

– Но еще более странным мне вдруг показалось другое. Сначала кто-то тратит столько усилий, хитрости, коварства, чтобы украсть маленького ребенка. Потом мы с вами несколько месяцев переворачиваем небо и землю, чтобы найти и спасти этого ребенка. Ну вот нашли, спасли. А ребенок тяжело болен и, вероятно, все равно обречен… Почему мы с вами так старались? Ведь я видела, что для вас это превратилось просто в главное дело жизни. Да и я ни о чем другом думать не могла. Неужели только потому, что ее мать так богата и способна хорошо заплатить?

– Ну мне-то ничего не заплатят. А предложат – я не возьму. Да и вы, я знаю, продолжили бы поиски, даже если бы Хвощова дала вам отставку…

Я помогал себе жестами – было трудно найти точные слова.

– …По-моему, чтобы спасти или хотя бы попытаться спасти ребенка, не жалко потратить и целую жизнь. Уж всяко лучше, чем на что-нибудь другое.

Получилось не очень складно, но иначе объяснить я не умел.

– Ладно, Мари. Едемте к доктору Менгдену. Пусть ответит нам на все вопросы. И вообще – за всё ответит.

Мы поднялись.

– Непременно. Но сначала…

Она притянула меня к себе и стала целовать мое лицо.

Губы у нее оказались горячими и мягкими. Почему-то это потрясло меня больше всего.

Ах, как бы я хотел вспомнить в мельчайших деталях то, что произошло потом. Но я был словно во сне, ошеломленный и опьяненный. Мой мозг объявил забастовку и отключился, потому что счастье, настоящее огромное счастье не нуждается в осмыслении. О нем не думают, его просто испытывают.

Мы любили друг друга в комнате, в которой совсем недавно царствовала смерть, но ее на свете не существовало, она утратила всякое значение.

Может быть, я родился и прожил полвека ради тех мгновений. Если так – оно того стоило.

А драгоценней всего была улыбка, которую – кажется, впервые – я увидел на лице Мари.

Когда мы отдышались и привели в порядок растерзанную одежду, я спросил:

– Это вы так отблагодарили меня за то, что я прикрыл вас от пули? Честно вам признаюсь, если б я одно мгновение подумал, я бы этого не сделал. Да и не нужно вам, оказывается, было мое глупое геройство.

– Нет, – покачала она головой. – Дело не в благодарности. Она не эротична. И не в геройстве. Я говорила вам, чтó действует на меня возбуждающе. В вас есть то, чего, я думала, в вас нет. Когда я это ощутила, я не могла удержаться. Да и зачем удерживаться?