Судьба по книге перемен - Татьяна Устинова

– Да говорю же, отравилась она! Когда девочки не стало. Отравилась и записку оставила, что, мол, во всём виноват мой муж. Я его просила-умоляла пойти к самой сильной знахарке в мире, есть у нас в Ленинграде какая-то, денег на это найти, а он не нашёл, дочь погубил и меня тоже. Вот и все дела. Ещё раз спрашиваю вас, мадам, что из всего вышеописанного – жизнь?.. Разве так живут? Это же просто черновик, проба пера!

– Получается, что не черновик, – сказала Маня печально.

…Выходит, у Сергея мотив самый что ни на есть серьёзный. Дочь умерла, и жена тоже, и в смерти обеих виноваты экстрасенсы. Конечно, он не в себе и питает к людям этой сомнительной профессии самую жгучую ненависть.

…Эмилия сказала тогда, что «ходить с оружием – значит набиваться, чтобы в тебя стреляли». Сергей Шорохов пришёл на сеанс к Эмилии… с пистолетом в кармане. Он с самого начала собирался её убить. Он задал ей дурацкий вопрос, заранее зная, что она не ответит, но… неожиданно для него Эмилия спутала все карты. Она сказала, что Сергей обманывает, и выставила его вон.

Вполне логично, что на другой день он вернулся и… выполнил задуманное.

Маня ещё какое-то время делала вид, что пишет в блокноте, а потом спросила Павлина Мордвинова, не может ли он показать ей свои картины.

– Увы! – сказал Павлин и приложил руку к сердцу. – То, что осталось, свалено в той комнате в совершеннейшем беспорядке. Я, разумеется, более не человек, а лишь его огарок, но у меня имеются остатки чести. Не покажу, мадам. Да вам показывать опасно!

– Почему?

– Вы потащите меня на телевидение и заставите там рассказывать о моей горькой судьбе и ужасных страданиях. Пообещаете гонорар, а я дрогну и соглашусь! И будет позор самый худший в моей жизни. Так вот, страданиями я не терзаюсь и на телевидение не пойду. Не надейтесь. Я живу, если это можно назвать жизнью…

Маня слегка покраснела.

Про телевидение он сочинил, конечно, но купить у него картину она твёрдо решила, какой бы эта самая картина ни оказалась и сколько бы Павлин за неё ни попросил.

И ничего не вышло.

Вы же всё равно только разговариваете, а делом помочь не сможете, – заявила ей биологичка Ниночка Степановна из Ольгиной школы, и оказалась совершенно права.

Маня оставила художнику тысячу рублей. Он возмущался и размахивал костистыми дланями, но Маня настояла – она даже походила перед ним туда-сюда, чтоб он убедился, что она хромает и бежать в магазин ей не под силу.

– За Сергеем Петровичем мы пришлём машину, – заключила она, доигрывая роль. – Вы ему скажите, что приходили с телевидения.

– Всенепременно, – уверил Павлин, – всеобязательно!..

На сегодняшний день оставались ещё дела, а Маня так сильно устала, словно целый день провела за письменным столом.

Обе её тётушки, когда, случалось, она жаловалась на усталость, искренне недоумевали и говорили, что трудно работать в шахте или на железной дороге, а сидеть за письменным столом в кабинете и сочинять истории – пустяки, плёвое дело. Маня сразу пристыженно умолкала и соглашалась – она и впрямь не делает ничего такого, от чего можно устать, и тем не менее за работой она уставала до черноты в глазах, так, что иногда после рабочего дня ей нужно было немного полежать, прежде чем приниматься за домашние дела.

…Вот чем это объяснить? Должно быть, тем, что она ленивая и эгоистичная особа!..

– Может, нам пообедать? – спросила она Вольку. – Давай сейчас найдём какое-нибудь заведение, где подают утиную ножку «конфи», и закусим?

Волька выразил немедленную готовность закусывать.

Но Маня знала, что если поест, уж точно будет неспособна на подвиги, кроме того, она смутно и очень осторожно надеялась, что и сегодня вечером ей удастся поужинать в обществе Льва Графа.

Ведь он сам сказал ей, что… приударяет за ней!..