Тюльпанная лихорадка - Дебора Моггак (2017)

У меня возникало странное чувство, что Мария действительно беременна моим ребенком. Я с головой погрузилась в материнство и стала замечать на улицах детей, поглядывая на них с профессиональным интересом. В нашей стране принято баловать детишек; иностранцы говорят, то мы относимся к ним с невероятной снисходительностью. Вместо того чтобы отдавать малышей на попечение нянек, воспитываем их в кругу семьи.

Сейчас в домах напротив, по ту сторону канала, в стеклах играет солнце. Какая-то женщина выводит на улицу ребенка. Она смотрит, как он учится ходить. По деревьям у воды словно плывет зеленый дым: это растет новая зелень, новая жизнь. Женщина хватает карапуза на руки и прижимает к себе. Я слышу, как она смеется. Ее голос эхом разносится вдоль канала. Это меня трогает. Я вижу в ней саму себя – призрачную маму с призрачным ребенком. Там, на противоположном берегу, меня ждет моя несостоявшаяся жизнь с мужем и детьми. Но нас разделяет зыбкая гладь воды, и я не могу до нее добраться.

– Ого, тяжелая!

Мария попыталась поднять корзину с торфом. Я схватила ее сама. Служанка засмеялась. Конечно, она меня использовала, но я не возражала. Ей надо сохранить ребенка. Доктора к ней не приходят: у нее есть только я. Мне уделяется все внимание, а ей приходится биться в одиночку. И не мне, а ей предстоит пройти через все муки родов. Иногда, запутавшись в собственной лжи, я об этом забывала. Опасности подвергались мы обе, но боль предстояла одной ей.

Я высыпала торф в огромный короб у камина. У меня заныли руки: быть служанкой – тяжелая работа. «Пощупайте мою грудь – она стала больше». Мария уже на втором месяце. Не обращая внимания на мое смущение, она схватила мои руки и положила их себе на грудь. Разницы я не заметила – раньше-то я их не трогала. К тому же Мария всегда была в теле.

– Аист устроил гнездо над домом в конце улицы, – сообщила она. – Хороший знак.

Мария стала пить какое-то жуткое варево из навоза и коровьей мочи, тайком покупая его у старухи на рынке. Она слепо следовала всем деревенским суевериям и даже носила на шее амулет: скорлупу грецкого ореха с паучьей головой внутри, чтобы отгонять болезни. Раньше я бы только посмеялась: в нашей просвещенной семье было принято высмеивать подобные вещи, – но теперь меня тоже затянуло в этот омут. Мне самой хотелось верить в ее магию, поскольку нас могло спасти лишь чудо. Колдовские чары связывали нас воедино.

Стоял май. Вечера наполнились благоуханием. В теплые дни от канала тянуло вонью, но поверх нее струился аромат цветов. Тюльпаны в садах затрубили в свои беззвучные трубы, ирисы распустили лепестки над зелеными мечами листьев. Даже дом, казалось, задышал новой жизнью. На стене висела лютня Корнелиса, похожая на разбухший плод. У глиняных кувшинов лоснились пузатые животы.

Вырвавшись из объятий Корнелиса, моя страсть к Яну воспылала с большей силой. Я предалась ему всем сердцем. Теперь я ходила в его студию даже днем. Разумеется, я была осторожна и оглядывалась по сторонам, прежде чем скользнуть в дверь. Капюшон скрывал мое лицо. Но я становилась все увереннее и смелее. Мой грандиозный обман сделал меня беззаботной. Одна большая ложь – и я перенеслась из одного мира в другой; наверное, так же чувствуют себя преступники после первого убийства. И что же? Все сошло мне с рук! Никто меня не разоблачил, не выдал – по крайней мере, пока. Обратной дороги уже нет, жизнь сама несет меня вперед. Я как лихой ездок, которого возбуждает стремительный галоп.

Ян отправил своего ученика в кухню. Он поручил ему нарисовать натюрморт: ломоть ветчины, горшок из глины, виноградная кисть. Якоб предложил добавить в него бабочку – «символ чистой души, – как он сказал, – свободной от плотских желаний».

– Нет, только натюрморт, – возразил Ян.

– А как насчет лимона? Красивого снаружи, но кислого внутри?