Тюльпанная лихорадка - Дебора Моггак (2017)

Радостная мысль. Тогда почему так скверно на душе?

31. София

Всегда веди себя с осмотрительностью человека, на которого смотрят десять глаз и указывают десять пальцев.

Конфуций

«Я хочу держать тебя в объятиях и чувствовать, что ты спишь». Эта строчка из письма запала мне в сердце. Ян писал немного наивно: он был ремесленник, художник, по сути, малообразованный, меньше, чем я. Но после него мне всегда казалось, что слова любви должны звучать по-детски неуклюже. Мы решили вместе провести ночь. И не одну, а две – чтобы хоть немного утолить мою жажду. Мужу я сказала, будто отправлюсь в Утрехт. Он не сомневался, что я уже написала своей семье и рассказала о беременности. Теперь им не терпится меня увидеть. Мне было тяжело подводить их – так же тяжело, как и Корнелиса. Я знала, что когда-нибудь мне все-таки придется к ним поехать, но старалась оттянуть этот момент: они знали меня слишком хорошо, чтобы не заметить ложь. Особенно младшая сестра Катрин: вот уж глазастая особа, она сразу поймет – со мной что-то не так. Рано или поздно я с ними увижусь, но не сейчас.

«Давай проведем эту ночь вместе». Я не могла поверить, что это действительно случится. Днем, когда я приходила в его студию, там всегда кто-нибудь находился: то ученик, то слуга. Один раз к нему явился заказчик, чтобы посмотреть работы Яна, и мне пришлось спрятаться за занавеской. А по вечерам – даже когда мужа не было дома – выходить было рискованно. Летом темнело только к девяти часам. Я потеряла своего главного союзника – темноту, которая, точно черный плащ, прятала меня от соглядатаев. Даже если мне и удавалось прийти, у нас оставался лишь час. В десять ночная стража трубила в свои рожки, и горожане расходились по домам. До чего мы честные и работящие: в десять все уже спим в кроватях, верные жены и мужья. Амстердам не самый лучший город для любовников: на каждого, кто поздно появится на улице, смотрят с подозрением.

Было позднее утро. Корнелис ушел на работу, и я осталась одна. Он передал мне подарки для моей семьи. Пришлось спрятать их на чердаке. Почему-то это показалось мне еще более ужасным, чем все мои прошлые обманы.

Выходя из дома, я перекрестилась и вознесла молитву о благополучном путешествии. Ни одна морская буря не внушала мне такого страха, как эти солнечные улицы. И весь испанский флот с его пушками и ядрами не казался таким опасным, как мои мирные соседи, отправлявшиеся на рынок за покупками.

Время способно растягиваться и сжиматься. Мы то дрожим над ним, то беспечно швыряем направо и налево. Оно преследует нас по ночам, когда трещотка и выкрики ночного сторожа отсчитывают каждый час, вторгаясь в наши сны. Потом наступает тишина. Когда я сидела дома в одиночестве, время тянулось бесконечно, роняя минуту за минутой.

Зато в студии Яна оно неслось вскачь: я не могла остановить его. Как обычный песок может утекать так быстро? К тому же теперь оно получило новый импульс: те пресловутые девять месяцев, которые стремительно и неудержимо несли нас к ноябрю. Дальше зияла пустота. В ноябре мы оба шагнем в двери на верхнем этаже, и на сей раз я уже не смогу взлететь.

Но сейчас, в эти два дня, время вдруг остановилось. Мы с Яном не вылезали из постели. Я понятия не имела, который час; уличный шум доносился издалека, словно из другого мира. Ян отправил домой Якоба и дал выходной Герриту. Он заранее запасся продуктами, чтобы выдержать «любовную осаду».

На полу, в куче разбросанной одежды, лежала моя подушка. Я была на пятом месяце, поэтому подушечка пока требовалась небольшая: просто подкладка из зеленого бархата, которую я взяла в библиотеке. Теперь, освободившись от моего тела, она выглядела до странности скучной и банальной. Я уже успела сродниться с моей фальшивой деткой, с моей пухлой соучастницей.

– Скоро мне понадобится подушка побольше, – пробормотала я.