Но три дня? Вивьен и не думал, что Ренара отпустили раньше. По крайней мере, настолько раньше. Выходит, Лоран и аббат Лебо искренне подозревали, что Ансель де Кутт все же обратил своего ученика в катарскую ересь?

– Я догадывался, что тебя держали дольше, – продолжил Ренар. – Но не думал, что настолько. Увидеться-то нам не сразу позволили, сам понимаешь. А после мы об этом не говорили, потому что даже вспоминать Анселя было для нас чревато. – Он печально ухмыльнулся. – О том, что с тобой будут дольше работать, я догадался почти сразу. Все из-за твоего образа мысли. Ты всегда отличался острым умом и пытливостью, Вив, даже излишней. А ведь каждому еретику мы говорим, что Господь не поощряет излишней пытливости. Люди, отличающиеся этой чертой, могут запросто стать ересиархами. А в твоем случае даже Ансель это отмечал. Помнишь?

«Ты мыслишь смело, всегда хочешь постичь суть. Ты задаешь себе вопросы, которые многие не осмеливаются задавать. Похвальная черта, Вивьен, но не следует давать ей волю – по крайней мере, у всех на виду».

Вивьен прерывисто вздохнул, отгоняя воспоминания. Его губы тронула печальная усмешка.

– То есть, по-твоему, лучше и вовсе не думать?

– В твоем случае иногда было бы полезно прекращать это занятие, – нахмурился Ренар. – Я лишь хочу тебя предупредить, что это может плохо кончиться для тебя. – Он покачал головой. – Давай по-честному, ты мой друг, и, несмотря на свои предупреждения, которые ты иногда называешь угрозами, я тебя не арестую, если только ты при мне не начнешь откровенно проповедовать еретические учения. Но другие могут. Они могут решить, что ты представляешь угрозу. А ты, думаю, догадываешься, что случится с инквизитором, если его уличат в ереси.

Вивьен кивнул. Вероотступник-инквизитор? Это было неслыханно.

– Его сотрут с лица земли.

Ренар серьезно кивнул.

– Во всех смыслах. Поэтому пойми: я не угрожаю тебе. Я призываю к осторожности. Искренне и настойчиво.

– Я понял, мой друг, – сокрушенно вздохнул Вивьен. – Я понял…

***

Около четверти часа наблюдая с небольшого расстояния за прилавком с цветами на рынке, Вивьен размышлял о том, стоит ли нести цветы девушке, которая всю жизнь провела в лоне природы, окруженная ее красотами.

«Должно быть, она даже осудит меня за это. Наверное, ей цветы, срезанные с места своего естественного роста и принесенные в дом, чтобы простоять несколько дней и увянуть, покажутся кощунством».

Вивьен нахмурился.

«Да и какие цветы ей бы понравились? Полевые? Или какие-то другие… особые?»

Он не знал. Они с Элизой никогда не говорили об этом. Да и стоило ли? Ведь, в сущности, их связь была преступной, у нее не было никакого будущего. Вивьен прекрасно понимал, что не может предложить Элизе того, что мог бы дать ей обычный мирянин – он не мог дать ей нормальной, спокойной счастливой семейной жизни. Он даже не смог бы признать официально рожденных от Элизы детей, если бы она забеременела.

«Боже», – Вивьен ощутил легкую волну дрожи и поежился, несмотря на тепло летнего вечера. Лишь большим усилием воли он отогнал от себя эти мысли. Стоило подумать об этом потом, если возникнет такая необходимость. А пока…

«Чертовы цветы, будь они неладны», – нахмурился Вивьен. Через мгновение он двинулся вдоль рынка, остановившись возле прилавка с печеньем. Выбрать для Элизы сладости оказалось намного проще, чем разрешить идеологический вопрос с цветами. Хотя Вивьен и задумался о том, чтобы спросить у Элизы, было бы преподнесение цветов кощунством с точки зрения ее верования, или нет.