Великан - Айя Субботина (2021)

— И все равно работали все заводы, - нисколько не осуждает меня Валентина Владимировна. - Работали круглосуточно. Знаешь, у них не получилось взять нас с наскока. Они забуксовали. Тут и там на подходах к городу их сдерживали наши солдаты. Они знали, на что идут, знали, что погибнут, почти всегда расплачиваясь собственными жизнями. У них не было задачи остановить, была задача только задержать. Хотя бы на сколько. И они держали, сколько могли и даже дольше. И минуты сдерживания складывались в часы и дни, пока вся эта немецкая машина, уже успевшая пройти всю Европу, начинала буксовать, а мы продолжали работать и готовиться к обороне. И этого оказалось достаточно.

Глава четырнадцатая

По ее щекам снова текут слезы, но старушка, кажется, их совсем не замечает. Она не здесь, она где-то далеко, в страшном прошлом.

— И нам показалось, всем нам, что их все же можно сдержать. Что не так уж они непобедимы.

Она снова молчит.

— Трудно было, страшно, - ее голос звучит совсем тихо. Я даже не уверен, что она рассказывает для меня, а не для себя. - Но мы с моим Петей все время поддерживали друг друга. Мечтали, как станем жить после победы, даже дали друг другу клятву никогда не расставаться. Глупую, на крови, - она потирает сухонькое запястье. - Во время одного из налетов в дом, в котором жил Петя, попала бомба. Они жили от нас в трех кварталах. И вот я, дура дурой, несусь к развалинам и кричу его. А дома уже нет - только груды битого кирпича, пыль и дым. Порывы ветра бросают мне эту пыль в лицо, сушат горло, а я продолжаю кричать. Топчусь, как слепая, пытаясь залезть в развалины. Меня кто-то оттаскивает, но я вырываюсь. Знаю, что он не успел бы добежать до бомбоубежища, потому что мы только недавно расстались. Корю себя, ругаю, что виновата во всем, что могла бы его задержать или, напротив, отпустить пораньше.

Она поворачивается ко мне - и на заплаканном лице появляется широкая улыбка.

— А он выжил, не успел вбежать в дом - взрывом его оглушило и отбросило на другую сторону улицы. Там я его и нашла, когда, почти не помня себя от горя, шаталась вдоль развалин. Наверное, только тогда я по-настоящему поняла, как сильно люблю его.

Она много чего еще рассказывает. Перепрыгивает с события на событие, цепляется за самые яркие фрагменты воспоминаний, окунается в них, выуживает из закоулков сознания и поднимает к утреннему свету.

И я узнаю, что жилось им трудно, но что в послевоенные годы люди были куда добрее и отзывчивее, чем сейчас. Что праздновали всегда целым двором, выносили столы и угощения - у кого что найдется. Что даже двери не запирали - и ничего не пропадало.

— Очень тяжелая была беременность, - говорит, уже когда сидим на вокзале и ждем объявление поезда. - Меня почти все время тошнило. Ходила то бледная, то серая, то зеленая. Моему Пете рано утром на работу, а я половину ночи колоброжу, не могу уснуть. Говорю ему: «Давай я к маме поеду, тебе легче будет». А он посмотрит так грозно, будто я дурость какую сказала, обнимет и к себе прижмет. Так и сидим. Я даже вздохнуть боюсь, чтобы не потревожить его. И ведь как-то сразу становилось немного легче.

— У вас своя квартира была?

— Что ты? - смеется она. - Комната в заводском общежитии. Да нам больше и не надо было, пока вдвоем были. А как появилась Леночка, вот тогда отдельную квартиру нам и справили.

Наверное, ей очень хочется выговориться. Настолько долго держала в себе боль от потери дочери и всей ее семьи, что в последний момент не справилась, не удержала волну. Но я совсем не против слушать. В ее словах нет и капли нравоучений, нет наставлений и уроков жизни. Там лишь самые теплые и яркие воспоминания, там то прошлое, какое мне никогда не увидеть и не почувствовать. И это лишь к лучшему.