Солянку, кстати, жалко. Она пахнет так одуряюще и дымится так аппетитно, что я подтягиваю тарелку к себе, кладу туда сметану и опускаю пару долек лимона.

– Божественно, правда?

– Правда, спасибо.

Благодарю Никиту, вспоминая об обычно присущей мне вежливости, и за несколько минут расправляюсь с первым блюдом. Промокаю губы салфеткой, отправляю пустой контейнер в урну и удивленно смотрю на Лебедевский телефон, скользящий ко мне по столешнице.

– Я заблокировал Дарью. Ты довольна?

– Не обязательно мне показывать.

Отнекиваюсь, а сама кошусь на разблокированный Никитой экран. Тугой комок, пульсировавший за грудиной, рассасывается. Иголки больше не колют кожу, и ревность больше не выжигает кислотой нутро.

Становится тепло оттого, что Лебедев не стал отмахиваться от моих переживаний, не счел их глупыми и поступил так, чтобы было комфортно мне.

– Спасибо.

Благодарю его сиплым шепотом и возвращаю мобильный. Наши пальцы соприкасаются, высекая сотню незримых огней. Пульс нещадно частит. А Никита не находит ничего лучше, чтобы поднять тему, которую я предпочитаю избегать.

– Мама просила напомнить, что ждет нас на ужин.

– Дай мне еще немного времени. Сергея Дмитриевича как раз выпишут из больницы. Соберемся всей семьей.

– Ты просто не можешь ее простить, да?

Сглатываю судорожно и замолкаю.

Прокручиваю на быстрой перемотке кадры из прошлого. Никитин день рождения, на котором все косились на меня, как на белую ворону в их великосветской тусовке. Матч за выход в плей-офф, куда приперся Никитин отец и долго и нудно втолковывал мне, что я не лучшая партия для его сына. Вечеринка, на которой его сестра по чистой случайности опрокинула на мое светло-сиреневое платье графин с пуншем.

Нанизываю эти бусины на нитку воспоминаний и понимаю, что давным-давно отпустила ситуацию. Если бы я жила ненавистью изо дня в день, то выжгла бы себя дотла.

– Я не держу зла на твоих родных. Просто предпочитаю держать дистанцию. Между нами все зыбко, Митя к тебе еще привыкает. Да и штамп в твоем паспорте никуда не исчез. Формально ты связан с другой женщиной.

– Это ничего не значит!

– Для тебя, может, и не значит. А для общества? Для Дашиной семьи? Для моих родителей?

Стреляю в Лебедева вопросами, но руки у него не отнимаю. Греюсь его теплом и позволяю ловким пальцам скользить по тыльной стороне ладони. Застреваю в этом незыблемом вакууме и не без сожаления разрываю контакт, возвращаясь к нетронутым отбивным, пока Никита постукивает пластиковой вилкой о столешницу и досадливо хмурится.

– Я сделал свой выбор, Кира. И мне, признаться, по барабану, что на этот счет думают люди. Коллеги, Вершинины, пацаны из команды. Развод – вопрос времени, и я всячески стараюсь ускорить этот процесс.

Сердито высекает Лебедев, как будто я оттоптала его больную мозоль, и заканчивает обед в полной тишине. Сгружает пустые контейнеры в урну и явно злится, если судить по раздувающимся крыльям его носа.

Отстраненно пробегается пятерней по основанию шеи, выдувает воздух со свистом и замирает на пару секунд. Чтобы в следующее мгновение вытащить меня из кресла и дернуть на себя так, чтобы я впечаталась в его каменную грудь.

– Потерпи немного, маленькая. Пожалуйста.

На контрасте с порывистыми движениями произносит он очень мягко. Едва уловимо касается губами моего виска, очерчивает подушечками пальцев лопатки и топит в серой глади опасно темнеющих омутов.

Сейчас он все больше походит на того напористого хоккеиста, который предлагал подвезти меня на своей чумовой Ауди, и это обезоруживает. Дезориентирует до плывущего пространства и подкашивающихся коленей и заставляет прятать лицо в дорогущей рубашке.

– Хорошо. Просто… мне пока сложно привыкнуть, что какие-то проблемы больше не нужно разруливать самой.