Закон Моисея - Эми Хармон

Как только эти слова слетели с моих губ, я пожалел, что произнес их. Я не знал, что такого было в Джорджии, но она всегда оказывала на меня подобный эффект. Она разрушала мои защитные барьеры, и желание говорить правду вылезало наружу со всеми своими недостатками и пестрыми цветами.

Джорджия просто так же откровенно посмотрела на меня, словно пытаясь разгадать, что я замыслил, но затем пожала плечами и отступила. Мы медленно прошли вдоль кухни, и я извинился за недостаток мебели. В конце концов, мы расположились в столовой, прижавшись спинами к стене и положив книгу к себе на колени. Тэг был занят делами на кухне и с улыбкой поприветствовал Джорджию, задав вопрос про Каса.

— Тебя сегодня сбросили, Джорджия?

— Не-а. Я редко оказываюсь сброшенной. Зато у меня хорошо получается выжидать.

— Не займет много времени, прежде чем он даст тебе свою голову, — пробормотал я. Джорджия резко посмотрела на меня, и я еще раз мысленно отругал себя.

— Мне бы хотелось понаблюдать за тобой время от времени. Мы с Моисеем посмотрели весь мир, но уже довольно давно я не проводил время с лошадьми. Может, ты дашь мне прокатиться до того, как мы уедем, — Тэг улыбнулся и снова подмигнул ей, прежде чем извиниться и направиться к входной двери. От моего взгляда не укрылось, что Джорджия вздрогнула при упоминании о нашем отъезде.

— Я еду в Нефи, чтобы немного развеяться и, возможно, сыграть в бильярд. Тот кабак так и остался на Мейн?

— Да. Хотя мы не называем его кабаком, Техас. Это немного преувеличено. Мы называем его бар. Но там в дальнем конце есть стол для бильярда, и, если тебе повезет, найдется кто-нибудь в состоянии стоять на ногах, чтобы сыграть, — сухо произнесла Джорджия.

— Ты это слышал, Моисей? Она уже дала мне прозвище. Тэг — Моисей: один — ноль, — он загоготал и успел выйти через парадную дверь прежде, чем я смог ответить.

Джорджия засмеялась, но я хотел пойти следом за ним и швырнуть его задницу на землю. Тэг не всегда понимал, когда нужно закрыть свой рот.

Но едва он ушел, я бы с радостью пожелал, чтобы он вернулся.

Без него в доме было слишком тихо, и мы с Джорджией застряли в пустой комнате, не зная, что сказать, и одновременно желая сказать слишком многое. Это казалось до странности правильно и в тоже время ужасно неправильно сидеть рядом с ней, вытянув ноги, касаться друг друга плечами и находиться с ней бок о бок. Глубоко вздохнув, Джорджия дрожащей рукой открыла альбом и заполнила тишину фотографиями.

Там были фото уставшей Джорджии с растрепанной косой, которая пустым взглядом смотрела в объектив и слегка улыбалась. Черноглазый младенец с пухлым лицом и в крошечной синей шляпе сидел у нее на руках. Там были фото морщинистых ножек, и миниатюрных кулачков, и голых ягодиц, и копны черных волос, сфотографированные крупным планом. Все зафиксировано до мельчайших подробностей, словно каждая деталь была отмечена и отпразднована.

Мы переворачивали страницы, и время шло дальше. Визжащий младенец со сморщенным личиком стал улыбающимся малышом с двумя зубами и слюной на подбородке. Два зуба превратились в четыре, четыре — в шесть, и Илай отпраздновал свой первый день рождения, получив торт, который по размеру был больше него самого. На следующем снимке у него была сахарная глазурь в кулаках, а на голове — бант. На последующем фото бант уже исчез, а его место заняли шарики глазури.

— Он был очень неряшливым ребенком. Я не могла сохранять его в чистоте и, в конце концов, сдалась и позволила ему этим наслаждаться, — Джорджия говорила шепотом, глядя вниз на улыбающегося малыша. — В этот день рождения мы подарили ему первую пару ботинок. Он не снимал их. Он кричал, когда я пыталась стянуть их с него.