Закон Моисея - Эми Хармон

Она перевернула страницу и указала на фотографию. Илай спал в своей кроватке. Он лежал попой, завернутой в пеленку, вверх и подмяв под себя руки. И на нем были одеты ботинки. Я засмеялся, но мой голос дрогнул, и я быстро отвел взгляд. Я чувствовал, как она мельком посмотрела мне в лицо, но перевернула страницу и продолжила.

Празднования Рождества, Пасхи и Четвертого июля. Фотографии с Хэллоуина, на которых Илай держал мешок со сладостями и был одет только в плащ и трусы, напомнили мне о его пижаме в виде костюма Бэтмена — пижаме, в которой он был всегда, где бы я его ни видел.

— Ему нравился Бэтмен?

Она резко посмотрела на меня.

— Была ли у него пижама в виде костюма Бэтмена?

— Да. Была, — кивнула она. Ее лицо было таким же белым, как свежевыкрашенные стены позади нас. Но она перевернула следующую страницу, не сказав больше ни слова.

Дальше следовали фото вылазок с палатками, и парадов, и постановочные снимки, на которых его волосы были приглажены, а рубашка чистой, что было редкостью для повседневных фото. Он чувствовал себя комфортно перед объективом, и страницы были наполнены его улыбкой.

— Он выглядит счастливым, Джорджия, — это было скорее утверждение, нежели вопрос, но Джорджия, кивнув, все равно ответила мне.

— Он был счастливым ребенком. Я не знаю, насколько я поспособствовала этому. Он был полон озорства, полон веселья, полон всех самых лучших вещей, даже несмотря на то, что я не всегда это ценила. Иногда я просто хотела, чтобы он посидел на месте. Понимаешь?

Ее голос наполнился грустью, и она постаралась улыбнуться, но улыбка дрогнула и соскользнула с лица, и Джорджия покачала головой, как будто подчеркивая этим свои признательные слова.

— Я говорила, что не буду лгать тебе, Моисей. И правда заключается в том, что я не была самой лучшей матерью в мире. Я столько раз мечтала просто иметь хоть секунду, чтобы вздохнуть. Я слишком уставала. Я старалась работать, и ходить на учебу, и заботиться об Илае. И я мечтала о тишине. Так много раз я просто хотела поспать. Я просто хотела побыть одной. Знаешь, как говорят: будь осторожен в своих желаниях?

— Джорджия, остановись.

Я не понимал, почему она придает столько значения тому, чтобы я знал эту «правду». Как будто она чувствовала себя недостойной какого-либо уважения.

— Мне кажется, что ты справлялась просто отлично, — произнес я мягко.

Она проглотила комок в горле и внезапно захлопнула альбом, сбрасывая его с колен и вскакивая на ноги.

— Джорджия, — запротестовал я, тоже поднимаясь на ноги.

— Я больше не могу смотреть. Я думала, что смогу. Тебе придется закончить одному.

Она не смотрела на меня, и я знал, что она едва сохраняла самообладание. Ее рот был напряжен, а руки сжаты так же сильно, как и челюсть. Поэтому я кивнул и не погнался за ней, когда она побежала к двери. Затем я сполз обратно на пол и взял альбом в руки, крепко стиснув его, но так и не нашел в себе сил его раскрыть. Я тоже больше не мог смотреть.

***

Образ Джорджии с улыбкой на лице и весельем в карих глазах, со светлыми волосами, развевающимися так, словно она скакала верхом на лошади, которую я не мог видеть, замерцал и стал более отчетливым. Но она не была верхом на лошади. Она прыгала на кровати, которая была укрыта джинсовым одеялом, отделанным тесьмой, и усеянным изображениями лассо. Я наблюдал за ней глазами Илая, когда она еще раз взлетела вверх и опустилась вниз, а затем плюхнулась рядом с ним. Хихиканье Илая вызвало боль в моей груди, словно я смеялся и не мог отдышаться. Джорджия улыбнулась мне, и будто бы поцеловала меня на ночь, а я словно смотрел на нее снизу-вверх, лежа на подушке, которая сбилась в кучу где-то сбоку. Затем Джорджия наклонилась и поцеловала мое лицо. Поцеловала лицо Илая.

— Спокойной ночи, вонючка Стьюи! — произнесла она, уткнувшись носом в его шею.

— Спокойной ночи, жадина Бейтс! — весело ответил он.