Я закатила глаза, и он заулыбался, заставляя меня улыбаться вместе с ним, пока я не вспомнила, что сбита с толку и рассержена тем, что он поцеловал меня, а потом уехал из города. Все это слишком сильно напоминало о прошлом. Улыбка соскользнула с моего лица, и я отвернулась, занимая себя тем, что стала отряхивать потники (прим. пер. — войлок, подкладываемый под седло).

— Так почему ты вернулся? — я продолжала отводить глаза. Он какое-то время молчал, и я закусила губу, чтобы не начать лепетать из-за сложившейся неловкой тишины.

— Над домом нужно еще поработать, — наконец, ответил он. — И я подумываю изменить имя.

Я в замешательстве вскинула голову и наткнулась на его самодовольную ухмылку.

— Да?

— Я слышал о новом законе в Джорджии. Никто по имени Моисей не может наведываться в гости. Поэтому я думаю, что не помешает сменить имя.

Я просто покачала головой и засмеялась, испытывая смущение и одновременно с удовлетворением отмечая скрытый смысл, который он вложил в свои слова.

— Заткнись, Аполло, — сказала я, и теперь настала его очередь смеяться.

— Отличный выбор. Аполло, значит. В Джорджии нет каких-либо законов, касающихся парней по имени Аполло?

— Нет, — тихо произнесла я, все еще улыбаясь. Такой Моисей мне нравился. Это был именно тот Моисей, который мне и раньше нравился. Моисей, который поддразнивал и острил, провоцировал и раздражал, и в то же время заставлял меня любить его.

— Я кое-что тебе принес, — сказал он, разворачивая полотно и держа перед собой так, чтобы я его видела.

Я могла только смотреть, не отрывая глаз.

— Мне помог Илай, — тихо произнес он.

Я не могла отвести взгляд, даже когда его слова вызвали во мне неприязнь. Я не хотела, чтобы Моисей был таким. Я хотела Моисея, который улыбался и поддразнивал. Я не хотела Моисея, который говорил о мертвых так, словно он был лично с ними знаком.

— Впервые я увидел его после встречи с тобой в лифте больницы. Я не знал, кем он был. Это не навело меня ни на какую мысль, пока я не отошел от рисунка и не увидел тебя, верхом на лошади, и перед собой ты держала Илая. И по-прежнему я ничего не понял. Я только знал, что должен приехать сюда и найти тебя.

На этом он прекратил говорить. Мы оба знали, что случилось дальше.

— Я хочу, чтобы рисунок был у тебя, — мягко настоял он.

Когда я не пошевелилась, чтобы взять холст, он положил его рядом со стойлом и оставил меня наедине с подарком от моего сына.

24 глава

Джорджия

Каждый день появлялись все новые картины. Одна была оставлена на переднем сиденье моего незапертого грузовика, другая подпирала одну из полок стеллажа в амбаре.

И на всех был изображен Илай. Илай, сидящий на заборе, с таким милым и важным лицом. Я припоминала момент, похожий на этот, словно Моисей взял фото и превратил его в предмет живописи. Но у него не было никаких фотографий, ведь я забрала их. И не существовало ни одного снимка, хотя бы отдаленно напоминающего то, что создал на своих картинах Моисей: в деталях изображенная кудрявая голова Илая, склоненная во время чтения потрепанной желтой книжки перед сном, взгляд насыщенных карих глаз, сосредоточенных на его лошади, маленькие ножки Илая в грязи, и его палец, выводящий буквы его имени в бурой земле. Вихрь широких мазков и яркий цвет были отличительной особенностью Моисея — даже грязь выглядела великолепно — и я не могла решить, нравятся ли мне эти картины, или я их ненавижу.