Стало холоднее. Воздух острый, мокрый. Опавшие листья под ногами, под высокими, тесно зашнурованными рыжими ботинками. Мама Толли идёт не очень быстро, но лицо у неё такое, будто мы опаздываем. Не приветствует меня, не объясняет, почему мы так спешим… Значит, разберёмся на ходу. Спасибо, что не на бегу.

Мы свернули в переулок, поднялись по каменной лестнице. Впереди решётки и ворота парка. Или кладбища? Слишком много деревьев, непонятно пока.

Не угадала. Ни то, ни другое. За воротами кусты, деревья, клумбы. А ещё грядки, они реально на могилы похожи, в них столько всяких табличек натыкано, каждый цветочек учтён и подписан… Мы идём по широкой мокрой дорожке, шуршим гравием. Кругом ни души, деревья высокие, тоже мокрые все… Сворачиваем. И сразу видно дом под зелёной крышей, из рыжего кирпича, длинный, двухэтажный. Высокие окна снизу замазаны белым, как в больничном туалете.

– Это больница?

– Милосердный дом. Не бойся, капелька.

Мама Толли касается моего локтя. Останавливает.

Улыбается, поправляет на мне пальто, расстёгивает верхнюю пуговицу. И я понимаю: к моему платью приколот значок-капелька, на своём обычном месте. А само платье зашито, очень аккуратно… Я ведь так и не попросила у Тай нитку с иголкой, да и если бы она их и дала, так аккуратно не смогла бы.

– Не спеши. Не беспокойся. Всё получится, – непонятно говорит мама Толли.

И я сразу начинаю волноваться. Радостно, как перед спектаклем. Я понимаю, зачем мы здесь. Мы пришли помогать. Лечить теплом. Дарить людям эмоции.

Тяжёлые деревянные двери. Внутри длинный вестибюль, два ряда жёлтых колонн, как на платформе метро. Они украшены каким-то узором, кажется, на дверях был похожий. Зелёное на белом. Сердце и крест внутри капли. Между колоннами, как дежурная по платформе, ходит немолодая женщина в длинном тёмном платье, в руках у неё какая-то штука, типа чёток…

– Здравствуйте, сестра Айя.

– Здравствуйте, мать Анатолия.

Анатолия! Я не знала или забыла, что Толли – это не полное имя, а сокращение. Я тоже приветствую, шёпотом.

– Это Дым. Она сегодня мне помогает.

– Дым… Понятно. Добро пожаловать в дом милосердия.

Надо, наконец, спросить, что значит моё имя.

Но сейчас некогда. Сестра Айя ведёт нас мимо колонн. Сворачиваем в коридор, идём по лестнице. Потом опять коридор, длинный, с высоким потолком… По дороге никто не встречается. Сестра Айя молчит, перебирает чётки или что там у неё. Из какой-то двери крик младенца, как у Тай в квартире. Приоткрывается дверь. Сестру Айю окликают. Она просит прощения, заходит в ближайшую палату. Мама Толли оглядывается и жестом зовёт за собой. Всё непонятно и таинственно, как в самом лучшем сне.

Мама Толли шла очень быстро, только каблуки щёлкали. Я заторопилась, чтобы поймать её ритм. Было здорово так быстро идти, едва касаясь пола.

Мы распахнули высокие двустворчатые двери… Я заметила: над ними вилась дугой надпись, буквы с завитушечками, как в старинных летописях, похожи на больших ядовитых насекомых или на хищные цветы. Потому что название такое: «Отделение скорбных духом и разумом».

То самое место, которым меня пугала Тай.

Здесь тихо, светло и тепло. Стены в отделении скорби бледно-розовые, блестящие. Потолок сводчатый, коридор длинной-длинной аркой. По стенам этой арки, на равном промежутке, темнели двери, тёмно-розовые, каждая с маленьким круглым окошком, окошки изнутри задернуты коричневыми занавесками. Стёкла в окошках были очень толстые, поэтому занавески казались не матерчатыми, а металлическими, как в метро на барельефах.