Полиция памяти - Ёко Огава (1994)

— И все-таки… Когда мы вспоминаем, это происходит у нас внутри, в нашем теле, не так ли? Где-то здесь… или здесь… — Старик коснулся рукой головы, а затем груди. — И потому, какие бы чудесные вещи нам ни вспоминались, если их оставить как есть, они просто исчезнут, никем не замеченные, верно? Да так, что мы и сами не сможем поймать их истинные очертания. Ведь о том, что они были, никаких свидетельств уже не останется… Но, несмотря на это, вы говорите, что нам нужно вытаскивать исчезнувшие вещи из их ящичков на свет, пусть даже и насильно? Я правильно вас понимаю?

R глубоко вздохнул.

— Вам — нужно, — ответил он. — Самое страшное как раз и заключается в том, что воспоминания снаружи не увидеть. Их постоянно атакуют исчезновения, и даже когда спасать их уже слишком поздно, мы все еще не замечаем, насколько они были важны… Да вот, взгляните! — Он взял со стола мою рукопись. — Эта пачка страниц существует здесь и сейчас, вне всякого сомнения. Как и буквы, на них написанные, так? Невидимое нам сердце создало историю, которую мы можем увидеть! Они могли сжечь истории, но ты, сама по себе, никуда не исчезла! Вот она ты, сидишь сейчас рядом со мной! И точно так же, как вы помогли мне, я хотел бы спасти и вас…

Я посмотрела на страницы рукописи в его стиснутых пальцах. Старик прижал ладони к вискам, словно обдумывая все, что было сказано до сих пор.

— А если исчезнет все, что на острове есть? Что тогда? — пробормотала я.

Ни один из них не ответил. Похоже, я спросила что-то неподобающее. То, о чем они сами не говорили, боясь, что сказанное вслух может сбыться. И теперь, когда я все-таки это ляпнула, они просто не представляли, что будет дальше.

— Даже если исчезнет все, это убежище останется… — сказал наконец R, выдержав долгую паузу. Слова эти прозвучали спокойно, без всякого пафоса, но притягивали как магнит. Или как надпись, выгравированная на каменном постаменте. — Разве не потому здесь и хранятся исчезнувшие воспоминания? Изумруд, карта, фотография, гармошка, рукопись — все что угодно… Это место — самое дно. Дно омута нашего сердца. Последнее пристанище для воспоминаний.

* * *

Так, без особых происшествий, миновало еще несколько недель. Я все лучше печатала на машинке, и мне даже доверили напечатать пару-тройку документов компании. Специи продавались все так же хорошо, а мы вдобавок стали торговать вареньями, желатином и замороженными продуктами, так что работы было по горло. Иногда я оставалась на переработку и возвращалась поздно, но благодаря старику за порядок в доме не волновалась. Все хлопоты по хозяйству — покупки, готовку, уборку, заботу об R — он полностью взял на себя.

Однажды у нас засорилась сливная труба. В обычной ситуации мы бы просто вызвали слесаря по телефону, но теперь даже забившийся слив в туалете мог стоить нам жизни. И старику пришлось полтора дня ковыряться в снегу и грязи, чтобы вода в доме побежала как нужно.

А в другой раз захворал Дон. Заметив, как он трется головой об угол конуры, я обнаружила, что у него из уха течет какая-то желтая жидкость. Когда я вытирала ее ватными тампонами, кончики его ушей нервно подрагивали, а смущенно прикрытые глаза говорили мне: «О, прости, что доставляю столько хлопот…» Но уже через полчаса проклятая жидкость потекла снова.

Мы хорошенько подумали, прежде чем показать его ветеринару. Все-таки Дон — не просто пес, а бывший питомец тех, кого увезла Тайная полиция. О том, что глаза Тайной полиции наблюдают за нами в любой больнице, знали в городе все. Ведь вероятность того, что людям, спрятанным в убежищах, срочно потребуется серьезная медпомощь, всегда высока. Так не будет ли у нас проблем, если врачи узнают, что Дон принадлежал лицам, попавшим под зачистку? А вдруг Тайная полиция уже и собачьи геномы расшифровывает? С нее станется. И даже если я скажу, что взяла его к себе уже после того, как он остался на улице, не затаскают ли меня по допросам?