Долгая дорога домой (сборник) - Пол Андерсон

– Не совсем, – возразил Лоренцен. – Расчеты показывают, что бессмысленно сравнивать время, измеренное в подпространстве, со временем, измеренным вне его. Это даже не похоже на временной сдвиг в классической теории относительности. В уравнениях омега-эффекта t и t’ – два разных параметра в двух разных измерениях. Их численные значения примерно равны, однако коэффициент пересчета – это не просто число. Тот факт, что время, проведенное в подпространстве, примерно одинаково вне зависимости от расстояния – в пределах колоссального радиуса, вплоть до точки, в которой пространственная кривизна становится значимой, – свидетельствует о том, что у нас нет истинной скорости. – Он пожал плечами. – Не стану утверждать, будто понимаю теорию целиком. Таких людей единицы.

– Это ваше первое межзвездное путешествие, Джон?

– Ага. Я никогда не выбирался дальше Луны.

– Я никогда не выбирался с Земли. Думаю, капитан Гамильтон и пара инженеров – единственные люди на борту, кто прежде летал к звездам. Это странно. – В глазах Хидеки был страх. – На этом корабле много странного. Я никогда не слышал о столь неудачно подобранной команде.

– Д-д-да. – Лоренцен вспомнил тех, с кем успел познакомиться. Уже имели место стычки, которые Эвери не удалось загладить. – Но, полагаю, Институту приходится работать с тем, что есть, а после войн и Междуцарствия осталось слишком много безумных точек зрения. Политические фанатики, расовые фанатики, религиозные фанатики… – Он умолк.

– Насколько я понимаю, вы поддерживаете правительство Солнечной системы?

– Разумеется. Может, мне и не нравятся некоторые вещи, которые они делают, но им приходится искать компромисс по многим вопросам, чтобы сохранить демократичность, и игнорировать многие другие вопросы, чтобы выжить. Только правительство стоит между нами и возвратом к анархии и тирании.

– Вы правы, – сказал Хидеки. – Война чудовищна, мой народ это знает.

Его глаза потемнели. Лоренцен задумался, уж не вспомнил ли химик Империю Монгку, уничтоженную Марсом, или не обратился ли мыслями к еще более далеким прекрасным утраченным Японским островам и Четвертой мировой войне, в результате которой они погрузились в море.

Лоренцен и Хидеки добрались до входа в кают-компанию и остановились, чтобы посмотреть, кто в ней находится. Это было просторное, низкое помещение, мебель, шторы и мягкое освещение которого позволяли отдохнуть от безликой металлической суровости остальных отсеков корабля; однако оно казалось почти голым. У Института не хватило времени, чтобы полностью его обставить. А зря, подумал Лоренцен. Здесь, среди звезд, нервы людей быстро оказывались на пределе; им требовалась настенная роспись, и бар, и камин с потрескивающими дровами. Им требовался дом.

Эвери и Гуммус-лугиль, корабельные шахматисты, склонились над доской. Уругваец Мигель Фернандез, геолог, невысокий, смуглый живой молодой человек, наигрывал на гитаре; рядом с ним Иоав Торнтон читал свою Библию… нет, это был Мильтон, и на аскетическом лице Торнтона читался забавный отрешенный экстаз. Любивший искусство Лоренцен подумал, что лицо марсианина являло собой удивительное сочетание углов и плоскостей; он бы хотел однажды написать портрет Торнтона.

Гуммус-лугиль поднял голову и увидел вновь пришедших. Он был приземистым смуглым мужчиной, с широким лицом и орлиным носом; в распахнутом вороте рубашки виднелась грубая кожа.

– Привет! – весело поздоровался Гуммус-лугиль.

– Привет, – откликнулся Лоренцен. Турок ему нравился. Жизнь потрепала Гуммус-лугиля, и это не прошло незамеченным: он был грубым и категоричным и считал литературу ерундой, однако обладал отменным разумом. Они с Лоренценом уже провели несколько вахт, обсуждая политику, аналитическую философию и вероятность того, что академическая команда в следующем году завоюет знамя по метеоритному поло. – Кто побеждает?

– Боюсь, этот мерзавец.

Эвери сделал ход слоном.