Янтарные глаза - Вилма Кадлечкова (2013)

«Я заберу заявление. Не пойду туда», – говорит про себя Лукас, и чувство безвыходности в нем нарастает до грани полного отчаяния. «Какое это имеет значение? Мне все равно ничего не поможет». Старый профессор, очевидно, закрыл эту тему – но вдруг посмотрел Лукасу прямо в глаза.

– Кстати, – неожиданно добавляет он. – Я немного побаивался, что вместо приличной школы ты наперекор мне запишешься на курсы для госслужащих или поваров, но вижу, что у тебя все-таки есть разум. Теперь главное, чтобы ты справился. На подобной специальности хорошая память уже не слишком поможет. И в конце концов, если тебя выгонят после первого семестра, то хотя бы весной ты полностью посвятишь себя ӧссеистике – а потом найдешь себе что-нибудь полегче.

Настоящий ад. Стольких сил стоит не завопить во весь голос! Но Лукас умеет терпеть. И хочет. Он считает делом собственной чести никогда не поддаваться ни на какие провокации. Старому профессору доставляет большое удовольствие видеть, как он впадает в бешенство – настоящий праздник язвительности, запас на целую неделю!

– Если ты больше ничего от меня не хочешь, я иду спать, – заявляет Лукас, хоть это и абсолютная ложь.

После окончания аудиенции он лишь слепо бредет в свою комнату. Задыхается. Его трясет от ярости. Но он не станет хлопать дверью. Не будет разбивать хрупкие предметы и ломать мебель. Он не может сделать ничего, что могут увидеть или услышать, ничего, что могло бы его успокоить. Очень нездоровое состояние.

«Курсы для поваров, прекрасно, именно это я и сделаю», – говорит он сам себе, опьяненный мстительностью.

Эйфория длится несколько секунд, прежде чем он понимает, что именно этого сделать не может. Едва ли он выведет старого профессора из себя тем, что тот сам посоветовал. Он не может забрать заявление. Не может и демонстративно отчислиться, потому что и это сведется к словам отца. Он ничего не может сделать. Ничего, что имело бы хоть малейший эффект.

Он в ловушке, как и всегда.

Глава двенадцатая

Распитие земного кофе

Пинки вышла из такси, прошла через маленький дворик к двери дома, в котором жила, и достала из кармана карточку. Но прежде чем она успела открыть дверь, услышала шаги за своей спиной. Это был не топот бегущего за ней убийцы-психопата, а легкий быстрый стук женских каблуков – потому она повернулась без особых опасений.

К ней спешила женщина в широких брюках и обыкновенном сером пончо с капюшоном, совершенно неприметная на вид. Однако на ее руках были кружевные перчатки, что было непривычно для здешних мест, а на глазах – солнцезащитные очки. Лишь когда она приблизилась еще на несколько шагов, Пинки поняла причину такого вида – в тот же момент, когда заметила синевато-серый цвет кожи ее лица. Затем инопланетянка сбросила капюшон с головы.

– Я знакомая Лукаса. Могу я поговорить с вами, госпожа Пинкертина? – произнесла она по-терронски без всякого акцента.

Незнакомка назвала ӧссенское имя, однако для ушей Пинки оно было настолько неразборчивым, что она не запомнила ни единого слога.

Кроме того, в тот момент она была занята попытками сохранить приличное выражение лица. «Ӧссеанка… боже, какая-то ӧссеанка… так близко?..» От страха ее внутренности слабели, сжимались и тяжелели.

И не только от страха. Когда она вблизи увидела лицо незнакомки, к ее опасениям добавилось кое-что еще. «Я ведь не расистка, точно не я! – повторяла Пинки про себя, борясь с неприязнью. – Боже, у меня никогда не было проблем с ксенофобией!» Но теперь они определенно всплыли. Инопланетянка стояла слишком близко, ближе, чем кто-либо из «них» в той чайной: ее лицо было отвратительно-серым, а уши, эти пошлые реснитчатые уши, трепыхались как скользкий слизняк. Отвращение и ужас в Пинки слились в липкую смесь, которая застряла в горле. Она не могла сглотнуть. Не могла сказать ни слова. А эта образина ожидала, что она пригласит ее войти!