Пепел - Екатерина Бунькова (2017)

На ватных ногах, чувствуя, как внутри все замирает, и неприятная темень пытается лишить меня зрения, подкрадываясь из углов, я прошел к своему месту. Никто меня не останавливал, не здоровался со мной. Я было подумал, что они меня и вовсе игнорируют, но на мой хриплый вопрос, можно ли присесть, один из братьев князя, сидевший напротив Лан, спокойно ответил: «Присаживайся». Вот так, значит. Они что, решили сделать вид, что ничего не было? Думают, можно вот так просто все вычеркнуть из памяти и оставить провинившегося самостоятельно корить себя за проступок? Более тупой идеи в их головы не могло прийти.

Но мне это было только на руку. Немного успокоившись и уяснив, что меня действительно не собираются прогонять из-за стола, я зашарил взглядом, по привычке отыскивая что-нибудь съедобное среди грубой асдарской пищи. Мой взгляд непроизвольно отыскал руки Лан, нарезающие хлеб тонкими ломтиками. Эти руки чуть подрагивали. Ногти на них были синеватыми, словно хозяйка рук замерзла или страдала от боли в сердце. Я поднял глаза выше. Лан не смотрела на меня. Лицо ее было бледным, особенно губы, под глазами темнело. Она словно впервые села за общий стол после долгой и тяжелой болезни. Не я один сегодня не спал. Ну и правильно. Так и должно быть. Пусть подумает обо всем, ей полезно.

Я смотрел на нее, пытаясь ощутить ненависть, к которой так привык. Но ненависти не было. Внутри меня поселились пустота и холод. Как будто еще вчера там было что-то большое и теплое, а потом его выдрали, и в этом месте гулял теперь безразличный ветер, пытаясь иссушить постоянно сочащиеся отовсюду капли страха. Сердце глухо ныло. Мне вдруг нестерпимо захотелось взять Лан за руку — тонкую, бледную, со вздувшимися венами. Но я не позволил себе этого. Она не поймет меня. Я и сам в себе с трудом разбираюсь, а ей и подавно никогда не выбраться из лабиринта моих мыслей, если я ее туда пущу. Увидит холодные стены моей опустевшей души и начнет кричать и метаться, а мне будет больно от ее каблуков.

— Налить тебе супа? — тихо спросила она. Я отмер, сообразив, что уже минуту сижу, протянув руку вперед, будто бы к большой фарфоровой супнице. Побоявшись, что голос меня подведет, я просто кивнул. Вокруг словно бы стало еще тише. Люди как будто изо всех сил старались не стукнуть вилкой или ложкой о тарелку и глотать как можно беззвучнее.

Лан взялась за ручку супницы. Рука ее дрогнула, и фарфоровая крышка издала неприятный звук, ударившись о края. Лан замерла на мгновение, слегка поморщившись и вжав голову в плечи, словно ожидая наказания. Я непроизвольно задержал дыхание. В моей голове крутились странные мысли, как будто я собирался сложить из них молитвенный шар, а взгляд был прикован к лицу Лан. Она взяла половник, зачерпнула гущу и наполнила тарелку. Затем привычно разбавила гущу жидкостью и подала мне, глядя в стол, как послушные слуги в доме моего отца.

Воздух между нами как будто загустел и заледенел. Вдыхать его было тяжело и неприятно. Я смотрел на Лан, на ее протянутую руку с сетью синеватых вен, на мелко подрагивающие ресницы, а внутри у меня вздымалось что-то настолько холодное, что тело словно покрывалось инеем изнутри. Я открыл рот, чтобы поблагодарить ее, но не смог выдавить из себя ни слова. А она все тянула руку и сгибала шею под тяжестью головы. И тут я увидел, как по ее щеке катится прозрачная капля. Быстро-быстро обрисовав изгиб щеки, она сорвалась, не добравшись до подбородка, и капнула в суп.

И я, наконец, разобрался. Спутанный лабиринт мыслей сложился в простую и понятную карту. Я знал, что эта слеза горячая. Я чувствовал, что она должна была согреть меня, отпугнуть этот неестественный холод. И в то же время я понял, что больше не имею на это права. Прошлой ночью я потратил его на нечто другое. И теперь мы оба заложники. У меня нет выхода. И у нее тоже. Мы оба не знаем, как поступить. Никогда не было в Асдаре традиций, касающихся наказания за измену. Потому что нет здесь тех, кто на это способен.