На другом конце провода на мгновение воцаряется тишина, затем я слышу низкий смешок.

— Вау, просто вау. Каковы шансы?

— Примерно семь миллиардов к одному.

— Господи Иисусе. Дочь Антонио Моретти? — Снова смешок. — Настоящий пиздец.

— Ты признал это вслух? — сухо замечаю я.

— И каков же твой следующий шаг?

— Хороший вопрос.

Я смотрю отчет ФБР на экране компьютера. Шок только недавно притупился до более управляемого изумления.

Не каждый день я обнаруживаю, что самая интересная и привлекательная женщина, которую я когда-либо встречал — это не кто иная, как единственный ребенок главы печально известной нью-йоркской итальянской преступной семьи.

Дочь настолько злобного мужчины, что его дыхание, вероятно, ядовито.

Мужчины, который, к сожалению, уже довольно давно пытается меня убить.

— Ты думаешь, он это все спланировал?

Деклан имеет в виду кражу подгузников.

— Нет. Я не могу найти никаких свидетельств контакта между ней и ее отцом.

Я не добавляю, что ее мать погибла при взрыве заминированного автомобиля, когда Джулия была ребенком. Кажется мне, что она не особо хотела бы, чтобы я об этом распространялся. Я также не рассказываю о ее годах на домашнем обучении или чрезвычайно закрытом образе жизни, прежде чем в тринадцать лет ее отправили в Вермонтскую школу-интернат для ультра-богатых детей. Похоже, тогда в ней проснулась бунтарка, потому что, покинув отцовский дом, она начала попадать в неприятности.

Сразу после окончания школы в восемнадцать лет ее арестовали за кражу в магазине. Обвинения были сняты — папино влияние, без всякого сомнения, — вот только кто-то в папочкиной службе безопасности забыл стереть ее отпечатки пальцев из полицейской базы данных.

Ошибка, которую я бы никогда не совершил, зато их промах помог мне.

После ареста нет ничего в досье ФБР. Ни ее фальшивой фамилии, ни какого-либо известного адреса. В Интерполе и в АНБ тоже, а они знают всех. Следовательно, она отлично заметала следы.

Следовательно, она впечатляет меня все больше и больше.

— Аха. Почему тогда именно у тебя они украли подгузники?

Мои губы растягиваются в улыбке.

— Судя по всему, она с приятельницами воруют только у плохих парней. Так или иначе, я оказался в их списке.

— Это все объясняет, — выдает Деклан после минутного молчания.

— Что?

— Почему она тебе нравится.

— Я не понимаю.

— Она — благодетельница. Твой криптонит.

— С чего, мать твою, ты это взял? Ты не видел меня с женщиной с тех пор, как я заменил Лиама.

— Он и сказал мне.

Я стискиваю зубы. Сейчас должно быть интересно. Досадно, но интересно.

— Что именно он сказал?

— Что единственный раз в жизни ты ослабил бдительность из-за женщины, которая была так влюблена в мужчину, что отдала жизнь во имя его спасения.

— Не отдавала она жизнь, — ворчу я сквозь стиснутые зубы. — И спас его я.

Я не вижу Деклана, но знаю, что сейчас он выпускает кольца дыма и пренебрежительно размахивает рукой в воздухе.

— Детали, детали. Суть в том, что она была благодетельницей. Самоотверженной. Щедрой. Как и эта девчонка.

— Она воровка.

— Воровка-филантроп, — самодовольно поправляет он. — Забирает у плохих парней и жертвует краденное на благотворительность. Если это не определение благодетеля, то я не знаю, что это такое.

Когда я слишком долго молчу, Деклан говорит:

— Я знаю, что ты сидишь там и пытаешься придумать, как бы со мной поспорить, вот только проблема в том, что ты сам понимаешь, что я прав.