Девочка на шаре - Марина Друбецкая, Ольга Шумяцкая (2012)

То, что ее монтажная находится в здании бывшей ожогинской кинофабрики, Ленни сочла хорошим предзнаменованием. Она с улыбкой шла по коридорам и, хоть во всем виделась рука нового хозяина — побелка, покраска, новомодные автоматы с американской газировкой, — с любопытством глядела по сторонам, пытаясь найти приметы прежней жизни. Колбридж прослезился, увидев ее. Засопел, затер кулаком глаза и все повторял: «Мой командир… мой командир…» Потом долго расспрашивал о плече: как быстро затянулась рана, и сохранилась ли амплитуда движений, и нет ли болей, а в сырую погоду? С Лилией Ленни расцеловалась и не стала спрашивать ту о Михееве.

Она подолгу бродила по Москве, отыскивая то, что впоследствии станет соединительной тканью ее фильма — смазкой, проложенной между эпизодами, повторяющимися темами, что связывают части произведения. Ее расписной трамвай по-прежнему ходил вдоль бульваров. Она знала, как снимет его. Так, как ей когда-то виделось во сне. Две половинки мчатся к середине кадра, и въезжают друг в друга, и исчезают. А потом обратно — появляются из самой сердцевины картинки, чтобы разбежаться в разные стороны задом наперед. Теперь она знает, как это сделать. Павильоны метро, построенные Федором Шехтелем. Эти каменные рыбы будут бить на экране хвостами, водоросли — струиться, драконы — изрыгать огонь, и все — исчезать в сумрачной пещере метро, проглоченное жадными туннелями. Корпуса, составленные из разной величины кубов, на набережной, что против храма у Пречистенских ворот… Кажется, они так и называются — Дом на набережной? Как быстро сейчас строят! Когда она уезжала, там только копали котлован.

Эти кубики можно двигать на экране, как заблагорассудится, составляя из них самые причудливые конструкции. Москва устраивала вокруг Ленни водовороты, и она пропадала в них — то ее съедала людская толпа, то слизывали дворы и подворотни, то путали хитросплетения трамвайных путей. Все дрожало, дробилось, неслось, кружилось, множилось. Дома падали и вырастали вновь, Бульварное кольцо завязывалось в узел, люди бежали задом наперед. Стрекотала камера Колбриджа. Шагом марш на пленку!

Лилия отсматривала проявленный материал, цокала языком, качала головой. Потом они с Ленни садились за монтажный столик, и Лилия переставала что-либо понимать.

— Елена Себастьяновна! — жалобно говорила она. — Так не делают. Это не по правилам!

— Делают, делают, — отвечала Ленни, сосредоточенно глядя на маленький экранчик. — Что хотят, то и делают.

Приходили студийные люди посмотреть, что там творит «эта малышка Оффеншталь». Ленни пускала в монтажную всех — пусть смотрят, нежалко.

— Сумасшедшая! — ворчал Колбридж. — Украдут! Украдут идеи!

— Да как же можно украсть! — смеялась Ленни. — Это же мои идеи. Они только в моей голове живут.

Все огромное пятиэтажное здание кинофабрики говорило о том, что «малышка Оффеншталь творит что-то невообразимое». Кто-то считал это бредом. Кто-то твердил о революции в синематографе. Ленни ничего никому не объясняла.

…Они столкнулись в полумраке студийного коридора, неожиданно выскочив друг навстречу другу, как два чертика из табакерки. Ленни шла из буфета, неся для Лилии чашку действительно поганого кофе. Внезапное столкновение. Чашка полетела на пол.

— Простите, — сказал низкий мужской голос.

Она подняла голову. Как тогда, в ее кошмарном сне, из темноты на нее глядели два глаза: один — карий, другой — зеленый.

— Эйсбар?!

Он мало изменился за прошедшие полтора года. Разве что стал массивнее, что неизбежно для мужчин его комплекции, и темнее лицом — она разглядела это, когда они вышли на освещенное место. «Остатки индийского загара», — пояснил он, поймав ее удивленный взгляд. Но главное — Эйсбар был абсолютно чужим. Ленни стояла, чуть склонив на бок голову, и прислушивалась к себе. Кроме легкого укола, относящегося, скорее, к неожиданности встречи, она не чувствовала ничего.

— Как там Индия? — вежливо спросила она.