Шаман - Ольга Дашкевич

Как будто издалека, я смотрю, как молоко проливается и течет по смуглому подбородку с ложбинкой, тонкой струйкой сбегает на темную столешницу, как медленно-медленно движется Тошкино горло — глоток… еще глоток… Его черные прямые волосы спадают на глаза. Я протягиваю руку, но почему-то не могу их коснуться. Я далеко, и могу только смотреть на него, на его веки, закрашенные бессонницей, на тени от ресниц, нежную линию щеки, неуловимо смягчившуюся вдруг — наверное, так падает свет.

Он засыпает прямо за столом, положив голову на руки, а я чувствую, что умираю, — клубящийся туман в углу гложет мне сердце и вытягивает душу. Я хочу встать и заслонить Тошку от этого тумана, но не могу пошевелиться.

— Не трогай его, — шепчу я непослушными губами, губы онемели и почти не движутся. — Не трогай его, не надо!..

Она больше не поет, но голос звучит вокруг, он звучит и во мне, протяжный тоскливый стон, невыносимый стон. Это продолжается целую вечность.

Мне не больно, мне просто страшно тяжело, сердце бьется через раз, и в его биении нет никакого ритма, сплошной разнобой, голова кружится, как от потери крови, я не могу шевелиться, я даже не понимаю, где я: стою, сижу, лежу?.. В голове тот же клубящийся туман, что вокруг, я не могу думать, все слова и мысли исчезли, осталось только ощущение тягостной муки и покорного ужаса — наверное, так себя чувствуют грешные души в аду.

Я чувствую, как вздрагивает Дом, точно испуганное животное, мне жаль его, но это ощущение проходит краем по поверхности, потом и оно исчезает. Остается только запредельная тоска.

Я не сплю, и это не кошмар, но я больше ничего не вижу, кроме облака ледяного тумана, колышущегося у стены. Его клочья тянутся к столу, где спит мой мальчик, безнадежным отчаянным жестом пытаются дотянуться до него.

Ледяной туман у меня в груди. Я сама становлюсь этим облаком. Это я тянусь к Тошке изо всех сил, это я не могу прикоснуться к нему, это я корчусь у стены, лишенная тела и дара речи…

И тут мое сердце делает болезненный скачок, и по щекам начинает градом течь соленая влага — в какой-то момент мне кажется, что это кровь, но это слезы, слезы.

— Бедная, — шепчу я, — я поняла… я скажу ему, обещаю тебе, я скажу ему…

Тошка спит за столом, и, кажется, ему ничего не снится.

Глава 6

Пообещать было легко… наверное. Но наутро я ощутила себя попавшим в ловушку зверьком. Все, что случилось ночью, казалось мне бредом воспаленного воображения, следствием бессоницы и страха. Я перестала верить себе и доверять своему рассудку. Возможно, я все-таки рехнулась, — говорила я себе, и злилась на себя, и у меня тряслись руки, и в итоге я разбила пару тарелок, и Нэнси на меня шипела и плевалась ядовитой слюной. Ну, правильно — я была невыносимо неуклюжей, все реакции у меня замедлились, и все, на что я была способна, это залиться слезами в ответ на выговор Нэнси.

— У тебя что, месячные? — буркнула моя добрая подруга, собирая осколки в совок. — Что ты рыдаешь?.. Ну, ладно… Ну, Вера… Перестань.

Она высыпала осколки в ведро и обняла меня. И тут я совсем раскисла и зарыдала чуть ли не в голос. Иван, спокойно пивший чай, смущенно улизнул на веранду, захватив с собой сигареты.

— Ну-ну, — бормочет Нэнси и тихонько гладит меня по спине. — Подумаешь, тарелки… дело-то житейское… Ну, Вера. Ну, блин, перестань, а то я тоже сейчас заплачу! Вы что, поссорились? А? Вера?..

Мне ужасно хочется ей рассказать. Но я не могу.

Тошка так и проспал за столом до утра, а я сидела на веранде и курила, глядя на него через распахнутую дверь кухни. Я ни разу не прикоснулась к нему. Каждый раз, когда я вспоминала, что спала с ним, меня скручивал такой мучительный приступ стыда, как будто меня уличили в чем-то нечеловеческом, преступном — в инцесте, в промискуитете, в растлении малолетних… И в то же время я так отчаянно любила его, что мне было больно дышать.