Комплекс Мадонны - Норман Богнер (1997)

— Это же я, Элейн, а не какая-то потаскушка с Бэк-бея. Мне это не нравится.

— А я хочу этого, прямо сейчас. Ясно?

— Разве ты не можешь подождать до тех пор, пока мы не вернемся в Бостон? Мы будем одни. Разве ты не хочешь, чтобы в первый раз все было прекрасно?

С силой отстранив ее руки, Робби коленями вжал плечи девушки в кровать — так делают мальчишки, когда, борясь, требуют у соперника признания поражения: «Сдаюсь!». Элейн крутила головой из стороны в сторону. Робби, впившись в нежное тело, раздвинул ее бедра.

— Нет.

— Она же трахает его! — возражал он.

— Мне все равно. Если ты хочешь этого, возможно, она и тебя ублажит. — Элейн настолько разозлилась, что не могла плакать, и Робби отпустил ее. — В первый раз мне, должно быть, будет больно — на это мне наплевать, — но разве я не могу желать хоть какой-то уединенности? Не могу, Роб? Разве я прошу слишком многого?

— Забудь об этом.

Встав с кровати, Робби натянул пижамные брюки.

— Где угодно. На заднем сиденье машины, если ты хочешь. Давай поедем прямо сейчас. Но, пожалуйста, только не здесь. Когда мы вернемся, я сделаю что угодно. Мне не стыдно, мне наплевать на то, что скажет моя семья, но в первый раз я хочу, чтобы это была любовь, а не просто следствие твоей эрекции.

Робби подумал сразу о нескольких возражениях, но ни одно из них не было столь сильным, как слова Элейн.

— Хочешь, ты сейчас останешься со мной на ночь? — предложила девушка.

— И заниматься чем, болтовней?

Робби услышал ее стон, тихий крик раненого животного, и этот звук разорвал его, заставил передернуться от боли, но в настоящий момент он не мог утешить Элейн.

— Она все разрушила… эта свинья, — уходя, услышал он ее слова.

ГЛАВА V

Робби сидел в старом маленьком деревянном кресле-качалке, стоящем напротив окна, выходящего на море. Это был подарок отца, сделанный на какое-то давно забытое Рождество, когда Робби еще было лет десять-двенадцать. Если не считать непрерывного грохота обрушивающихся каскадов неспокойного моря и поскрипывания кресла, в доме было тихо. На низком горизонте на востоке появилась тонкая паутинка вуали серого света. Было уже почти пять часов, идеальный день для похорон и панихид; Робби не мог вспомнить, чтобы когда-либо прежде испытывал подобную смесь печали и разочарования. Закрыв глаза, он на минуту представил, что проснулся от наркоза после операции. Что-то потеряно, удалено, и он понял, что для того, чтобы действовать спокойно, рассудительно, ему необходимо установить, что же произошло. Конфликт не является естественной частью его жизненного опыта, он оказался неподготовленным к борьбе. Совсем недавно — в последние двенадцать часов — его ровный рациональный жизненный путь оказался заражен таинственными черными семенами, которые теперь угрожали всему саду: на ветвях черных деревьев созреют черные яблоки, пораженные деревья задушат в саду все остальное и останутся в нем одни сумрачные, искушающие. Робби должен был не просить — умолять Элейн простить его, однако это тоже было чуждо его характеру. Даже если девушка простит его — а она сделает это, он был уверен, — остаток совместной жизни будет омрачен происшедшим.

Рассматривать все лишь в свете сексуальной прихоти было чрезмерным упрощением положения, так как половое влечение, понимал Робби, само по себе не имело значения. Он желал Барбару, а обратился к Элейн, и у них произошел разрыв. До этого Элейн предлагала — умоляла его об интимной близости так часто, что само действие теперь казалось менее важным, чем обстоятельства вокруг него, чем прелюдия, которую девушка планировала с прилежанием и романтическим идеализмом постоянной читательницы женских журналов.