Комплекс Мадонны - Норман Богнер (1997)

— Будучи непривычным к произнесению речей, я все-таки хочу предложить нашим дамам тост: «Пусть на ваших лозах созреют нежные гроздья».

Элейн стиснула его руку.

— Эй, Роб, это что, непристойность?

— Нет, это из рекламы вина.

— Я никогда, — доверительно сообщила Барбаре Элейн, — не знаю, когда он становится совершенно несносным.

Дамы сели, а мужчины, приблизившись к ним, чокнулись бокалами.

— Можно, следующий скажу я? — спросила Барбара.

Ее встретили аплодисментами, которыми приветствуют примадонну.

— Я хотела сказать, как я счастлива оттого, что скоро стану членом вашей семьи.

— А мы — оттого, что ты будешь с нами, — сказал Тедди, хватаясь за спинку кресла Барбары, чтобы удержать равновесие.

Была подана пища для души, а точнее, то, что южане считают и поэтому называют пищей для души: дымящиеся румяные свиные ребрышки, жаренные по-южному цыплята, ямс, черные глазки гороха, капуста и стручки фасоли появились на столе, принесенные женой Джорджа, Рут, маленькой мулаткой, которая провела всю жизнь в закусочных и грязных столовых и теперь смотрела на все с ненавистью. Она была привержена черной силе и с радостью отравила бы всех присутствующих, если бы не надежда на солидный взнос в Фонд освобождения Элайя со стороны Тедди, чьи выплаты во всевозможные лотереи и благотворительные пожертвования отличались фантастическими суммами. Тедди давал деньги всем и вся, если только ему не говорили, на что их тратят. Во всяком случае, все это запросто списывалось.

За ужином последовал беспорядочный и неумелый роббер бриджа, в продолжение которого Тедди непрерывно зевал. Извинившись, он хмуро хлебнул «Б и Б», словно виски содержало какие-то волшебные добавки, и оставил молодую троицу исследовать таинственную общественную иерархию Бостона, извращенцев Центрального парка и убийство Кеннеди, которое, как успел услышать Тедди, было устроено нефтяными дельцами Техаса. Когда он с затуманенным взором поднимался по лестнице, его охватил эмоциональный подъем: таким счастливым до этого он не был никогда в жизни и теперь не знал, как и кому поведать об этом.

Осоловевшая, но совершенно уверенная в Робби, Элейн силилась держать глаза открытыми, и тут Барбара предложила Робби сыграть партию в шахматы. Элейн не понимала этой игры и в настоящий момент не испытывала желания выслушивать объяснения; расстегнув боковую молнию у юбки и чмокнув Робби в губы, она скрылась в спальне с холодными розовыми стенами, расположенной в одном крыле запутанного беспорядочного особняка.

— Как правило, большинство женщин не играет в шахматы, — сказал Робби.

— Я играю.

— Для развлечения или серьезно?

— Серьезно. Меня волнует каждый ход, — резко добавила она.

Убрав вычурные резные фигуры из слоновой кости, Барбара открыла ящик стола и достала стандартный набор.

— Когда играю, я не выношу эти аляповатые фигуры.

— Мне все равно.

Робби развеселила ее серьезность, и он решил разгромить молодую женщину. В Лоренсвилле он был чемпионом школы, но теперь играл лишь время от времени и не встречал сильного сопротивления. Взяв белую и черную пешки, он помешал их за спиной и, зажав в кулаки, протянул Барбаре.

— Если не возражаете, я буду играть черными, — сказала она.

— Как вам угодно. — Робби расслабился, но его ум обострился; хотелось поставить Барбару на место. — Мы будем объявлять гарде и ж’адуб[26]?

— Как хотите. Но если это только ради меня, то не обязательно.

Робби решил начать ходом ферзевой пешки, Барбара ответила новоиндийской защитой, которая из-за своей сложности и точности требовала большого опыта, гибкости и хорошей теоретической подготовки.

— Кто научил вас играть?

— Мой отец.

— Вы когда-нибудь играли с моим отцом?

* * *

— Мы сыграли с ним три партии.

— И как он?

— Я разгромила его.

— Мне придется спасать фамильную честь.