Долгая дорога в дюнах - Олег Руднев (1984)

— Давайте, — прошептал он. Помог Грикису выбраться наружу, нырнул в комнату, осторожно, словно ребенка, поднял Отто. — Держитесь за шею. — Подал раненого Грикису, обернулся к Марте. — Ну…

— И это возьми, — подала она сумку.

— Что это?

— Продукты…

Банга хотел было отказаться, но передумал — мало ли как сложится судьба?

— Мешок и веревку.

— Что?

— Надо мешок и веревку. Не могу же я тащить раненого да еще чемодан в придачу.

— Сейчас, одну минутку.

Она бросилась в чулан, но как назло ничего не могла найти. Стала нервно расшвыривать вещи.

— Ну, что там? — нетерпеливо спросил из окна Грикис — его лицо уже было мокрым. — Не тяни.

Наконец, она нашла все, что искала. Артур, не раздумывая, вывернул содержимое сумки в мешок, приладил веревку, соорудив что-то вроде рюкзака, подал Юрису, торопливо обернулся к Марте:

— Ну… — и неуклюже затоптался на месте.

Марта вся напряглась, у нее перехватило дыхание. Даже в темноте стала заметна бледность, разлившаяся по лицу. Вот и все: сейчас он уйдет и больше никогда не вернется… Короткий, похожий на стон, вздох вырвался из ее груди.

— Что с тобой? — Банга едва успел подхватить ее, привлек к себе, заглянул в глаза. — Что ты?

Марта попыталась улыбнуться. Губы скривились, задрожали, глаза, полные слез и тоски, смотрели на Артура с отчаяньем и болью.

— Что с тобой, милая? — повторил он, сам чуть не плача.

— Артур… — задыхаясь, прошептала сна. — Я хочу, чтоб ты знал: кроме тебя, у нас никого на свете… Эдгар… Это твой сын.

Он пристально посмотрел ей в глаза, пытаясь осмыслить это «твой сын».

— Ну, что ты? — раздраженно прошептал за окном Грикис.

— Марта, родная… Артур неуклюже прижался к ее щеке, затем, как бы опомнившись, прильнул к губам, таким податливым и знакомым, до хруста стиснул на прощание в объятиях. — Жди. Что бы ни случилось, жди.

Она не успела опомниться, как Банга перемахнул через подоконник, на секунду появился в проеме окна, громким шепотом повторил:

— Что бы ни случилось…

Она еще долго вглядывалась в ночь, которая плакала навзрыд вместе с нею, слушала угрожающий рокот моря и взволнованный, участливый голос старой подружки липы, ласково прикасавшейся влажными листьями к ее разгоряченным щекам. Сейчас она знала одно: от нее навсегда уходят любовь и счастье, а может быть, и жизнь.

ГЛАВА 17

В добротный блиндаж, в котором разместился штаб полка Латышской стрелковой дивизии, уханье дальнобойных орудий доносилось глухо: чуть заметно вздрагивали язычки пламени двух чадящих «коптилок» в снарядных гильзах, густыми клубами плавал табачный дым, из которого особо выделялся едкий запах махорки. В блиндаже было трое: командир полка — высокий, щеголеватый, смуглый полковник со свежим шрамом на лбу и цепкими, умными глазами. В нем нетрудно было узнать Сарму, бывшего начальника уезда, а позже первого секретаря уездного комитета партии. Вторым был начальник штаба полка Юрис Грикис — у этого на плечах красовались новенькие погоны с двумя просветами и двумя звездочками. Третьим — пожилой рыжеватый ефрейтор, откровенно клевавший носом над телефонными аппаратами.

— Как ты можешь курить эту гадость? — недовольно поморщился командир полка. — Папирос не хватает, что ли?

Начальник штаба благодушно ухмыльнулся — теперь, когда он приблизился к свету, стали заметны его нездоровая, послегоспитальная бледность и седина, щедро посеребрившая виски.

— Привычка. В Белоруссии у партизан научился.

— Давно уж в регулярной армии, пора бы и отвыкнуть.

— Да я и так редко смолю. Когда в душе защемит. — Он неохотно загасил самокрутку, придвинулся к грубо, наспех сколоченному столу, на котором лежала развернутая карта. — Значит, еще немного, и дома? Даже не верится.