Долгая дорога в дюнах - Олег Руднев (1984)

— Мой ближе, — горделиво зарделся Лаукманис, небольшой худенький солдат. — Вот здесь. — Он ткнул пальцем в район Даугавпилса.

— А мне далеко — во-он куда, — тоскливо сказал другой.

Солдаты теснились у карты, водили по ней пальцами, отыскивая родные места.

— А где наш с тобой? — обернулся Артур к Лаймону.

— На карте все близко, невесело усмехнулся тот. — А на пузе…

— Что ж… — Сарма снял и положил подаренный ему венок на карту, подошел к нише в блиндаже, — настоящий Ян должен угощать пивом и сыром, но, увы… — Он достал флягу, потряс ею над ухом.

— Почему «увы», товарищ полковник? Мы не прочь и покрепче, — подал голос Лаймон. — Пиво будем дома пить.

— Тоже верно, — поддакнул Сарма. — Сегодня кружки поднимаем символически, а выпьем, когда вернетесь с задания.

Солдаты сразу притихли.

— Вот так, братцы, — негромко продолжал командир полка. — Приказано взять языка.

— Сегодня? — не сумев скрыть огорчения, спросил Лаймон. — В такой день?

— Пойдете сегодня в ночь, — строго сказал Сарма. — Праздновать будем после возвращения. Сами понимаете. — Полковник сдвинул венок с карты. — Мы вот здесь. А здесь, по данным разведки, немцы составили наших земляков из латышского легиона. Именно отсюда и приказано взять языка.

Лаймон невольно присвистнул:

— Ничего себе. Это же черт-те где…

— Да, это уже территория Латвии, — подал голос молчавший до сих пор Грикис. — Но командованию нужны данные именно о латышских формированиях. В том-то и штука.

Праздничное настроение исчезло. Опять была война, опять в воздухе повеяло ненавистью, кровью и смертью.

Через два часа Артур шагал по лесной тропинке. Нежно и звонко перекликались в пышной листве птичьи голоса, радостно светило солнце, и, несмотря на предстоящую опасность, настроение у Банги было бодрое приподнятое.

— Запомни, Круминьш, ничего лишнего, — втолковывал Артур плечистому голубоглазому старшине. — Лично проверь — не дай бог, что-нибудь звякнет или заскрипит.

— Да что вы, товарищ капитан, впервой, что ли?

— Считай, что впервой. Так еще не ходили. Тут осечку дать нельзя. Насчет разговоров особо предупреждаю: пусть каждый зарубит себе где хочет — умри, а молчи.

— Это вы не нам говорите, — проворчал старшина.

— Почему не вам?

— Да уж… не нам. — Он неодобрительно покосился на заросли боярышника, где винтовочным залпом грохнул хохот. Артур вопросительно посмотрел на старшину и шагнул в кустарник.

На поляне, возле землянки разведчиков, творилась какая-то кутерьма. Бойцы сгрудились вокруг незнакомого чернявого офицера, а в стороне, на пеньке, будто статуя на постаменте, возвышался Лаукманис — почему-то без пилотки и в одном сапоге. Второй сапог, рядом с ремнем от гимнастерки, валялся на траве.

— Еще минутку! — крикнул чернявый старший лейтенант и выхватил из-за голенища финку. — Как говорят у нас в Одессе: прижмурьте глазки.

Артур только сейчас заметил на сосне у входа в землянку грубо намалеванную на куске фанеры физиономию Гитлера. Из правого глаза фюрера торчала рукоять ножа. Офицер взмахнул финкой, и она, просвистев в воздухе, врезалась Гитлеру в другой глаз. Разведчики весело загоготали, а Лаукманис, красный от стыда, стянул с ноги второй сапог.

— Не горюй, браток, — ухмыльнулся чернявый.

— Не везет в игре — повезет в любви. Парень ты видный… Аполлон, можно сказать.

Старший лейтенант переждал очередной взрыв хохота, в его руках сверкнули сразу два ножа — казалось, он выхватывал их из воздуха.

— Что бы с тебя еще скинуть? Для большей, так сказать, античности.

И метнул обе финки почти одновременно — правой и левой рукой. Они врезались одна за другой в усы, удлинив их и придав фюреру законченный вид идиота. Рев восторга потряс поляну. Рыжий Лаукманис обреченно расстегнул ворот гимнастерки и, стараясь не замечать смешливых взглядов товарищей, принялся насвистывать что-то бравурное.