Долгая дорога в дюнах - Олег Руднев (1984)

— На какой белый свет? Спрудж, с красными, похмельными глазами, потянулся было налить Освальду, но тот отстранил свой бокал. — Весь белый свет давным-давно знает наш изящный термин — «выравнивание». Должны мы выравнивать линию фронта, чтобы не попасть в русский котел? Должны. Согласно классической науке, в которой мы так сильны… Вот и выравниваем. Как начали в сорок первом под Москвой, этак и выравниваем до сих пор.

Он налил себе полный бокал, посмотрел сквозь него.

— Может, хватит? — покосился на бывшего следователя Крейзис.

Но Спрудж и глазом не моргнул. Он наклонился над столом, доверительно понизил голос:

— Знаете, что я вам скажу? Только не обижайтесь. Вас и вашего приятеля, — он качнулся, махнув рукой в сторону комнаты, где отдыхал Рихард, — вас здорово вышколили. Прежде чем сказать, вы двадцать раз оглянетесь. А мне, — он прищурил налитые кровью глаза, — мне терять нечего. Мне, что вперед глядеть, что назад… Ладно, пью за ваше здоровье и — вперед. Я жажду забвения и любви.

— Фи, майор… — насмешливо укорил Крейзис — он был рад сменить тему разговора. — Неужели опять в объятия этой навозной Валькирии? Падаете в грязь? Мне вчера ваши коллеги показывали…

— Грязь? — Спрудж захохотал. — Нет, господин Крейзис, большей грязи, чем та, в которой мы все вывалялись с головы до ног…

Он замолчал, увидев вышедшего из соседней комнаты Рихарда.

— Тысяча извинений, мы вам мешаем отдыхать. Не хотите ли рюмочку — за компанию?

Лосберг подошел к столу, налил себе сам, молча выпил.

— Знаете, Спрудж, — хмуро сказал он, когда я слышу ваши пьяные разглагольствования, у меня руки чешутся отправить вас к Маутнеру для интимной беседы.

— У вас такие верноподданнические порывы?

— Да нет, просто противно. Сегодня, надравшись, вы ниспровергаете и обличаете, а утром будете стучать зубами, пытаясь вспомнить — а не сболтнул ли чего лишнего?

— Я? Стучать зубами? — пьяно возмутился Спрудж. — Впрочем, не знаю, может, вы и правы. Значит, завтра я буду дерьмо, а сегодня — человек. И вот, пока я человек…

— Пока вы человек, майор, ложитесь-ка спать, — посоветовал Крейзис. — И для вас будет лучше, и для нас.

— Нет, пока я человек, я все-таки скажу, — зло перебил Спрудж. К вопросу о грязи. Может быть, эти несколько дней, когда мы пьянствовали в паршивой деревне… Может, эти несколько дней, когда мы просто пьянствовали и никого не убивали… мы будем вспоминать как единственное светлое пятно. Попомните мои слова. Когда нас всех поставят к стенке… Или когда набросят на шею петлю — такую, знаете, обыкновенную петлю из крепкой, толстой веревки…

— Довольно! — взорвался, наконец, Крейзис. — Вы не настолько пьяны, чтобы не соображать, что говорите.

— В самом деле, Спрудж, — прищурился Рихард, — Вы ставите нас в неловкое положение. Не бежать же нам к Маутнеру и не просить, чтобы вас изолировали как особо опасного пораженца?

Спрудж обвел обоих туманным, настороженным взглядом:

— Ну и черт с вами… Хотел по-дружески, откровенно, а вы… Ладно, адье! — он подмигнул Крейзису. — Как вы сказали? Навозная Валькирия? Неплохо.

Надвинув фуражку и тщательно проверив положение козырька, майор двинулся к выходу.

— Куда вас несет? — остывая, буркнул Рихард. — Вы же на ногах не стоите.

— А мне сегодня ноги не нужны, — серьезно возразил Спрудж. — Ноги, уважаемые партайгеноссе, нам понадобятся завтра. Длинные ноги, до самой Унтерденлинден.

— С ним надо что-то делать, — сердито сказал Рихард, когда за Спруджем захлопнулась дверь. — Он окончательно спился. А потом… Не знаю, как ты, а мне вовсе не улыбается объясняться с Маутнером.

— Подонок! — проворчал Крейзис. — Хорошо устроился.

— Кто, Маутнер?

— При чем тут Маутнер? Этот… — Освальд вскочил, взволнованно прошелся по комнате. — Самое идиотское заключается в том, что он говорит то, что думает. И остается в полнейшей безопасности. Даже наоборот.