Долгая дорога в дюнах - Олег Руднев (1984)

— Нас воспитывала жизнь, Марточка. Природа… Почитай Монтеня…

— Или Ницше…

— Или Ницше, — невозмутимо согласился он. — В сущности человек — то же самое животное. Разве что отличается способностью более изощренно наслаждаться и убивать другого. Ну, это софизм. Я пошутил. А в остальном… В остальном я хочу, чтоб ты навсегда запомнилась мне в этом платье, с этой улыбкой и вот с этим… — Он с загадочным видом достал из кармана небольшую коробочку и протянул жене.

Женское любопытство взяло верх. Марта раскрыла футляр и зарделась — на черном бархате сверкнула золотая цепь с крупным бриллиантом.

— Ты с ума сошел! — Она подошла к зеркалу, приложила цепочку к платью, долго задумчиво смотрела на свое отражение… — Как странно все-таки устроен мир. Когда-то этот камень был просто бессмысленным камнем. А теперь…

— А теперь не жизнь повелевает им, а он повелевает жизнью. Человек выдумал эту игру, и она ему нравится.

— Друзья! — постучал в дверь Манфред. — Вы заставляете меня страдать в одиночестве.

Рихард рассмеялся, распахнул дверь.

— Ты становишься слишком опасным ухажером. Марта уже цитирует тебя.

— А мне показалось, что она цитирует нас обоих. — Манфред заметил цепочку на груди Марты. — Боже мой, я слепну! Что это? Орден Почетного легиона? Или маршальская звезда?

— Жалкий холостяк! Эта ничтожная побрякушка — пылинка того счастья, о котором ты и понятия не имеешь. Так что лучше выпей за него молча.

— Или сделайте подарок, которым вы навсегда покорите мое сердце, — неожиданно сказала Марта.

Манфред торжественно поднял правую руку:

— Клянусь честью!..

— Помогите мне вернуться на родину, — с отчаянием в голосе проговорила Марта.

Так вот в чем дело. Вот почему она согласилась на эту вечеринку. Рука медленно опустилась, Манфред сочувственно посмотрел на побледневшее лицо друга сух и серьезно ответил:

— Обещаю.

Аболтиньш — обросший, со связанными за спиной руками — сидел сгорбившись, в повозке — спина к спине с другим арестованным. Это был какой-то айзсарг в изодранном френче, с перебинтованной рукой. Позади медленно тряслась по лесной дороге вторая повозка с двумя полицейскими — тоже изрядно помятыми, без фуражек. Рабочегвардейцев было человек десять, у всех в руках новенькие армейские винтовки.

Бледный, перепуганный Аболтиньш все крутился, озирался ка заднюю телегу, где рядом с возницей сидел Лаймон. Может быть, трактирщик инстинктивно искал сочувствия у бывшего односельчанина или пытался хоть краешком глаза заглянуть в свою судьбу. Или просто хотел выклянчить папиросу: хорошая затяжка помогла бы унять страх. Но Лаймон то ли действительно не видел, то ли нарочно не хотел замечать молчаливых намеков Аболтиньша — курил и курил свои папиросы, угрюмо уставясь в кобылий хвост.

У Зигиса — он притаился за кустом у края дороги — от волнения вспотели ладони, ствол карабина дрожал в руках. Он никак не мог толком прицелиться.

— Давай! — шепнул Волдис и тоже поднял карабин.

— Погоди, — Зигис пригнул его ствол. — Там отец. Как бы не зацепить.

— Не бойся, не зацепим, — пробурчал Бруно.

Зигис в нерешительности оглянулся на айзсаргов, залегших на краю откоса. Их было человек восемь.

— Бежим к повороту! Там ближе.

Он первым бросился вперед, остальные потянулись следом.

Молоденький рабочегвардеец, сидевший в повозке рядом с Аболтиньшем, недовольно спросил:

— Что вы все крутитесь? Сидите спокойно.

Аболтиньш не ответил. Паренек перехватил его взгляд, устремленный на Лаймона с дымящейся папиросой.

— А-а! — догадался он. — Так бы и сказали.

Не выпуская вожжей, достал из кармана пачку дешевых папирос, протянул арестованному.

Айзсарги уже подбегали к повороту, торопливо падали, укрываясь в придорожных зарослях. Бруно кинулся было через проселок, чтобы стрелять вперекрест, но Волдис остановил его повелительным окриком:

— Назад!