В плену страсти - Эйлин Драйер (2016)

О нет, сказала Лиззи, которая, сидя за письменным столом, вышивала в подарок своей сестре картину их материнского сада. Выходишь из гостиной и видишь ровно подстриженные кусты самшита и фиалки, сотни видов роз, жимолость, лилии и ирисы, вдыхаешь головокружительные ароматы вечнозеленых деревьев. А в воздухе над сверкающим декоративным прудиком кружат ласточки. Согретая солнцем каменная стена, которую она изобразила, рисуя эту сцену. Вот это, считала Лиззи, и есть дом. Там безопасно, там тебя принимают и понимают.

Нет, не согласилась Фиона, вертя в руках серебряную брошь в форме кольца. Запах горящих торфяников, вереска и шерсти. Яркая белизна беленых каменных коттеджей с тростниковыми крышами, в каминах которых всегда горит огонь. Пресные лепешки, знакомые клетчатые занавески и суета матери, готовящей еду. Чувство близости, поддержки и уверенность в том, что по крайней мере в этом месте она может быть храброй.

Потом все девочки повернулись к Саре, которая сидела, прислонившись к изголовью кровати с пустыми руками и поджатыми под себя ногами, чтобы они не видели ее чертовы заштопанные чулки.

– А что ты скажешь? – спросила Пиппа, не представлявшая, какую беззаботную жизнь она вела.

Сара до сих пор помнила, какой потерянной себя ощутила, пытаясь ответить на этот вопрос. Как она могла объяснить им, что ей не с чем сравнивать свою жизнь? Что дом казался ей экзотической страной, в которую ее никогда не пригласят? Что она до боли изнывала от черной, густой зависти, представляя картины, которые они описывали, потому что просто не понимала подруг.

Ни одна из них, находясь в здравом уме, не сказала бы ничего подобного о доме священника с его мрачным интерьером, вечно царящей в нем тьме и суровыми ритуалами. Молитвы при пробуждении, молитвы перед едой, молитвы, когда ее наказывали за то или иное нарушение. Но даже если бы жилище викария было теплее и светлее и в нем пахло бы вкусной едой, ей никогда не предложили бы считать его домом. Она была там всего лишь арендатором, за которого платил ее отец.

Теперь Сара называла домом Фэрборн. Она боролась за право называть его так. Но по правде говоря, это не соответствовало действительности. Сара любила старый дом. Она пыталась полюбить Босуэлла и его семью. Но, уехав оттуда, она наконец призналась себе, что Фейбурн был ей не больше домом, чем жилище викария.

Что начинало ее пугать, так это то, что, прорываясь через бесконечную тьму, Сара начала понимать чувства подруг. Ощущение этого вспыхнуло в ней в то мгновение, когда Йен обнял ее, и час за часом становилось все более ощутимым. Тепло, поселившееся в глубине ее души, уют, чувство нерушимой стабильности и уверенности, как будто она была спрятана не под курткой Йена, а за согретыми временем каменными стенами, пережившими вековые бури. Сара узнала все чувства, которые называли ее подруги: уют, безопасность, ощущение близости, признания, стабильности.

Всю жизнь она потратила на поиски дома. А дом, оказывается, ждал ее в объятиях этого мужчины.

Сара старалась не поддаваться слезам. Но пока они были в пути, она чувствовала, что они наполняют ее глаза, текут по щекам. Неужели мало того, что она любит человека, который никогда ей не достанется? Как только Господь смог показать ей, что такое дом, и тут же продемонстрировать, что этот дом никогда не будет принадлежать ей?

Это несправедливо. Сара всегда считала, что для нее нигде нет какого-то определенного места и что одиночество всегда будет частью ее жизни. Она приняла это. И продолжала жить как получается, потому что выбора у нее не было.

И все-таки выяснилось, что место для нее есть. Просто у нее нет права там жить.

– С тобой все в порядке? – спросил Йен.

Сара молила бога, чтобы Йен не услышал дрожь в ее голосе.

– Конечно, – ответила она. – А как ты?