Я склонила голову. Он меня обезоружил. Вся любовь, которую я когда-либо к нему питала, хлынула обратно в мое сердце с такой силой, что едва не сбила меня с ног. У меня так сжало горло, что вместо того, чтобы что-нибудь сказать, я просто сняла перчатки, уронила их на траву и протянула к нему мои покрытые шрамами руки.

Он взял их, сжал между своих рук и прижал к сердцу.

– Je t’aime, ma mie, – тихо-тихо сказал он.

Мы стояли в саду, под лучами апрельского солнца, окруженные ароматами розмарина, и бурачника, и тимьяна. Потом, немного так постояв, вошли в дом. В комнате, выходящей окнами на улицу, я опустилась на колени возле кровати тетушки Мар. На стоящий на столике ларец я даже не взглянула. Такая незначительная вещица, и тем не менее она вызвала столько боли и утрат.

– Ты была права, Tante Mar, – сказала я.

Она положила руку мне на голову и убрала с моего лба пряди волос, как делала, когда я была ребенком.

– Я напишу отцу Гийому, mes douces[116], – проговорила она, обращаясь сразу ко мне и к Нико, – и попрошу его отправить в Рим ходатайство, чтобы вам дали разрешение на брак.

Глава сорок вторая

Замок Стерлинг,17 апреля 1565 года

Я получила повеление явиться в замок Стерлинг в понедельник после Пасхи, чтобы вручить королеве серебряный ларец ее матери.

В огромном зале на помосте было поставлено ее самое красивое позолоченное кресло; над ним был сооружен специально привезенный из Холируда самый роскошный ее балдахин из золотой парчи, с вышитыми на ней красной и золотой нитями королевскими львами и коронами, с подкладкой из атласа. День выдался пасмурный, дождливый, необычно темный и холодный для середины апреля, и в зале ярко горели многие сотни свечей. В двух из пяти каминов был разожжен огонь, и его языки бросали пляшущие отблески на помост, на котором стояло королевское кресло с парчовым балдахином.

Заиграли шесть трубачей и шесть волынщиков, и королева прошествовала в зал; на ней было надето платье из золотой парчи и темно-красная атласная мантия со шлейфом и горностаевой оторочкой. На ее челе сверкала корона Шотландии, сделанная из шотландского золота, драгоценных камней и речного жемчуга, простой венец без перекрещенных вертикальных полукружий, без державы и креста. Я не видела королеву Марию Стюарт с того самого дня, когда был повешен Рэннок Хэмилтон. Она была прекрасна неземной красотою, и мне почудилось, что я совсем ее не знаю.

Лорд Дарнли вошел вместе с нею, идя рядом, точно он уже был ее принцем-консортом[117]. По всей видимости, лихорадка у него прошла, однако его красивое белое лицо все еще портили красные струпья, оставшиеся после перенесенной им болезни. Весь Эдинбург судачил, что у него оспа, хотя он и называет свою хворь корью, чтобы не испугать королеву.

Она воссела в золоченое кресло под балдахином. Графиня Аргайл и Мэри Ливингстон красиво уложили шлейф ее мантии, так что он свешивался с возвышения, на котором она сидела, затем отошли в сторону и присоединились к остальным придворным. Дарнли уселся рядом с нею на такое же великолепное кресло, но, разумеется, без королевского балдахина. Вид у него был надутый.

Давид Риччо, недавно назначенный французский секретарь королевы, принес маленький золоченый столик и поставил его на край помоста, прямо перед королевой. Ее окружали члены ее совета – Морэй, Роутс, Мэйтленд и остальные. Присутствовал здесь и английский посол, мастер Трокмортон, вместе со своим агентом, мастером Томасом Рэндольфом. Месье де Кастельно в одиночестве стоял на другой стороне помоста.

– Мы готовы принять просительницу, – произнесла королева.

Трубачи и волынщики сыграли еще одну фанфару[118]. Я выступила вперед, Нико зашагал рядом.