Читающая по цветам - Элизабет Лоупас (2015)

Примерно через неделю я почувствовала себя достаточно хорошо, чтобы вновь присоединиться к фрейлинам королевы. Дженет помогла мне надеть корсаж – я все еще была такой исхудалой, что ей пришлось зашить меня в него. Я нетуго заплела волосы и надела на них красную бархатную шапочку, расшитую гранатами и горным хрусталем, которую одолжила у Мэри Битон. Обычно я не носила красное, но на сей раз понадеялась, что красный цвет освежит мои чересчур бледные щеки.

Мы с Дженет и бегущим за нами по пятам Сейли поднялись по лестнице в личные покои королевы в северо-западной башне. Перед опочивальней находились две смежные с нею маленькие круглые комнаты; из одной из них лился яркий свет и слышались музыка и смех. Я подошла и стала в дверях.

Королева сидела в великолепном резном кресле, на подушках, перебирая струны лютни из розового дерева и слоновой кости. Голова ее была чуть откинута назад, губы полуоткрыты – она целиком отдалась музыке. В свете многочисленных свечей и огня, пылающего в камине, она была прекрасна, как богиня. За ее спиной стояли Мэри Ливингстон и Мэри Битон; справа расположился поэт де Шастеляр, одетый в рубиново-алый дамаст и бархат, – он склонился к ее плечу и пел своим приятным тенором под аккомпанемент ее игры. По ее левую руку стоял Никола де Клерак. Едва я стала в дверном проеме, он поднял взгляд, словно почувствовал, что я здесь.

– Мистрис Ринетт, – проговорил он. Его глаза встретились с моими. «Я очень рад, что вы выздоровели и снова на ногах, – сказали они без слов. – Вы выглядите уже не такой исхудалой. Красный головной убор идет вам». Все это его взгляд сказал мне за несколько мгновений, затем он снова надел маску придворного. – Мадам, мы позовем мистрис Ринетт в свой круг и дадим ей спеть одну из партий?

Я присела в почтительном реверансе. Королева рассмеялась и сказала:

– Входите, Марианетта, входите. Мне рассказали, что вы преданно за мною ухаживали, когда остальные мои дамы слегли, и заразились от меня «новым знакомым». В конце концов вы заболели тяжелее всех нас, и я рада, что вы выздоровели.

Это были самые приветливые слова из всех, какие она сказала мне с тех пор, как вернулась в Шотландию, и я впервые почувствовала на себе ее прославленную притягательную силу.

– Благодарю вас, мадам, – вымолвила я, немного заикаясь, и тут же мысленно отругала себя за то, что так легко поддалась ее обаянию.

Она только засмеялась и снова сосредоточила все внимание на своей лютне.

– Как вы думаете, сьёр Пьер, может быть, мне взять «до» в следующей музыкальной фразе? – сказала она, обращаясь к Шастеляру. Меня удивило, что она назвала его по имени. – Или вам больше нравится контрапункт на три голоса?

– Сестра.

Я вздрогнула. Я не заметила графа Морэя, сидевшего в темном углу по другую сторону камина. Рядом с ним сидел сэр Уильям Мэйтленд. Эта сцена как нельзя более ярко иллюстрировала границу между двумя жизнями королевы – сама королева, озаренная золотым светом огня, горящего в камине, играющая на лютне, в окружении прислуживающих ей дам и двух красивых дворян, ловящих каждое ее слово, в то время как Морэй и Мэйтленд, две опоры ее существования как фигуры политической, задвинуты в темноту.

– Есть важные вопросы, которые мне нужно с вами обсудить, – продолжал Морэй. – Игра на лютне – это, конечно, хорошо, но можно было бы подождать с нею до завтра.

– Я буду играть на лютне, когда мне будет угодно, – отвечала королева. – Если вас, братец, не интересует музыка, вы спокойно можете удалиться.

Стало быть, граф Морэй все еще в опале, а я пока что в милости. Пожалуй, мне никогда не представится более удобный случай.

– Милорд Морэй, прежде чем вы уйдете, – сказала я, – мне бы хотелось задать вам два вопроса.

Королева сняла пальцы со струн лютни. В комнате стало тихо – слышалось лишь потрескивание огня в камине. Все устремили взгляды на меня.

– Разумеется, если вы позволите, мадам, – добавила я.