Казалось, его тело постепенно теряет размеры и вес и с каждой минутой все больше превращается в маленькую икринку, которая беспорядочно движется в околоплодной жидкости. Давно позабыт внешний мир. Он еще заметен, но только когда меняет свои краски — вспыхивающие и снова затухающие, которые светятся все ярче и в конце концов полностью подавляют ощущение времени.

В свое первое плавание Хойкен отправлялся со страхом. Он напряженно выпрямлялся в воде и вглядывался в крышку бака, в которой отражался, разбиваясь на светящийся орнамент из линий, танцующий на воде свет. Теперь Георг научился получать удовольствие от перехода во внутренний мир картин и звуков, плавно скользя в лабиринтах времени. Магия составления фильма давала ему острое наслаждение. В его памяти возникали отдельные тревожно мерцающие кадры, рассеянные в темноте проектором машины времени. Сначала Георг узнавал портреты, овальные миниатюры, фасады трехэтажных домов в извилистых переулках, маленькие, словно в кукольном домике, комнаты и спальни. Блуждающая камера наблюдала за всем этим сверху, а потом неожиданно устремлялась внутрь осматривать интерьер. Конечно, Хойкен не знал точно, что он видит. Фильм начинался спонтанно и дрожащими сменяющими друг друга кадрами напоминал немые фильмы прошлых лет, которые Георг просто обожал.

Этот фильм Хойкен собрал из фотографий старой хроники концерна. Здесь были иллюстрации, взятые из богато оформленного издания, которое он часто перелистывал еще ребенком. Хроника начиналась в начале девятнадцатого века биографией одного из его предков, у которого был книжный магазин в Кёльне. Позже он превратил его в небольшое издательство и добавил к нему выпуск газеты. Этот предок считался основателем фамильного дела, хотя его младший брат тоже основал такой бизнес, но только в Лейпциге. Недовольный тем, что лавры достались не ему, младший брат переименовал издательство, убрав из названия их фамилию, чтобы ничего не напоминало ему о семье.

Несмотря на эти недоразумения, Кёльн и Лейпциг долгое время оставались издательскими центрами, которые описываются сейчас как простые, обычные конторы. Только в конце столетия вместо них появились большие здания с богатыми офисами. Мальчишкой Хойкен всегда удивлялся, как такое огромное количество людей находило в них работу. Но самое яркое впечатление на Георга производил кабинет его деда, со всей его помпезной старинной роскошью. Массивный овальный стол, который Хойкен видел на фотографиях, до сих пор стоял в кабинете его отца. Согласно фамильной легенде, за этим столом сидели знаменитые писатели, такие как Ибсен, Стриндберг или Герхард Хауптман. В наши дни к такой реликвии подводили писателей вроде Ханггартнера, чтобы позволить им хоть на пару часов приобщиться к звездам.

Он дрейфовал в темноте все дальше и дальше. Разрозненные дрожащие кадры сливались в струи и потоки. Было странно оттого, что постепенно они затягивали его в свой мир. Георг начинал смотреть на все глазами своего деда со старой литографии. Казалось, что это он идет по старому зданию издательского дома, смотрит в окно на безлюдную улицу, вдоль которой спешат одинокие фигуры мужчин в шляпах и развевающихся плащах. Все они напоминали Хойкену Франца Кафку. Он любил это объемное кино и совершенно точно помнил волшебную смену кадров, иногда даже предвидя их последовательность. Георгу нравилась мучительная неторопливость и повторяемость подобных снов, они действовали как легкий чарующий дождь, состоящий из картинок, которые менялись, словно в калейдоскопе.