Багровый лепесток и белый - Мишель Фейбер (2017)

Однако Уильям вовсе не отвечает ей так, как она ждет, – с бессильным озлоблением. Нет, он наклоняется, обхватывает ее одной рукой за грудь, помещает другую на спину и, громко крякнув от натуги, отрывает Агнес от пола. И когда она, сбитая с толку, обмякает у него на груди, объявляет:

– За доктором Керлью послали без моего разрешения. Я позволю ему дать тебе дозу снотворного средства, а затем попрошу удалиться. По моему мнению, он приходит сюда слишком часто и слишком давно, – а много ли пользы принесли тебе его посещения?

Затем он выносит жену из кухни и проходит несколькими дверьми и коридорами к лестнице.

– Когда появится доктор Керлью, известите меня, – приказывает он присмиревшей Кларе, которая, выскочив из теней, семенит за ним по лестнице. – И скажите ему: снотворное средство, ничего более! Я буду у себя в кабинете.

Туда Уильям Рэкхэм, уложив жену в постель, и отправляется.

– Вы знаете, Генри, – задумчиво сообщает миссис Фокс, вглядываясь в возвышающуюся между ними шаткую стопку конвертов, – я считаю то, что у меня нет детей, благословением.

Какао, только что отпитое Генри из чашки, едва не попадает ему в дыхательное горло.

– О! Но почему же?

Миссис Фокс откидывается на спинку кресла, подставляя лицо под приглушенный шторами луч солнца. Луч этот обнаруживает на ее висках лиловатые вены, которых Генри прежде не замечал, и красноту адамова яблока – если у женщин бывают адамовы яблоки, в чем Генри отнюдь не уверен.

– Временами я думаю, что запас… – она закрывает глаза, подыскивая правильные слова, – жизненной силы, которой я могу поделиться с миром, у меня невелик. Если бы я родила детей, то, наверное, отдала бы большую часть этой силы им, а так… – Наполовину сокрушенно, наполовину удовлетворенно она указывает на окружающий их филантропический беспорядок, на царящий в ее доме хаос благотворительности.

– Означает ли это, – решается спросить Генри, – что, по вашему убеждению, всем христианкам надлежит оставаться бездетными?

– О, я никогда не прибегла бы к слову «надлежит», – отвечает она. – И все же, будь оно так, какие великие силы можно было бы поставить на службу Богу, не правда ли?

– А как же наказ Господа – «плодитесь и размножайтесь»?

Она улыбается, взглядывает в окно, глаза ее сужаются от мигающего за ним послеполуденного света. Вероятно, все дело лишь в облаках, но, если напрячь воображение, можно увидеть проходящую мимо дома колоссальную армию, бесчисленные, заслоняющие солнце полчища, слепленное из человеческих тел колесо с миллионами спиц.

– Я думаю, размножились мы уже предостаточно, нет? – вздыхает миссис Фокс. – Нам удалось заполнить землю – не правда ли? – голодными и перепуганными человеческими существами. Вопрос теперь в том, что с ними делать…

– И все-таки чудо новой жизни…

– Ах, Генри, если б вы только видели… – Она едва не начинает делиться с ним опытом, приобретенным в «Обществе спасения», однако воздерживается от этого: живописание, да еще и за чашкой какао, отмеченных оспой детишек, которых проститутки прячут по чуланам, и разлагающихся в Темзе младенческих тел даже ей представляется неуместным.

– Будем честными, Генри, – говорит она вместо этого. – В том, чтобы рожать детей, ничего такого уж исключительного нет. С другой стороны, акты подлинной благотворительности… Возможно, вам стоит попытаться представить себе добрые дела как яйца, а женщин – как наседок. Будучи оплодотворенными, яйца годны только на то, чтобы произвести на свет еще больше цыплят, а яйцо чистое – какая это полезная вещь! И как много яиц способна снести одна наседка!

Генри краснеет до корней волос, багровость его кожи составляет симпатичный контраст с золотом волос.

– Вы, разумеется, шутите.

– Нисколько, – улыбается она. – Вы разве не слышали приговора, который вынесли мне ваши друзья, Бодли и Эшвелл? Я женщина серьезная до мозга костей.