Багровый лепесток и белый - Мишель Фейбер (2017)

И Уильям гладит ее по лицу, успокаивая, стремясь вернуть ему прежние краски.

Сконфуженная, Конфетка направляется к двухстворчатому окну, глядя, как к ней приближается ее разделенное на четыре части отражение. Стекла вставлены под чуть различающимися углами, поэтому четыре части ее отражения немного не согласуются – до тех пор, пока она не подходит так близко, что обретает прозрачность, а там и вовсе исчезает. Снаружи лежит крошечный, огороженный стеной садик, разглядеть его в темноте трудновато, видно, впрочем, что он изобилует… ну, в общем, какой-то растительностью – живым доказательством того, что новое ее жилище находится в первом этаже и окружено зеленью, какой на Силвер-стрит и не сыщешь. Сомнения покидают Конфетку, к ней возвращается радостное возбуждение.

– О, Уильям! – снова вскрикивает она. – Неужели все это и вправду принадлежит только мне?

– Да, да, – смеется он. – Только нам. Я взял этот дом в бессрочную аренду.

– О, Уильям!

И снова она отправляется в путь по дому, сорвав с рук перчатки и бросив их на пол, чтобы пройтись пальцами по корешкам книг в шкафу, по узким тисненым полоскам обоев. Конфетка перепархивает из комнаты в комнату, Уильям следует за ней, наблюдая, как она исполняет в каждой один и тот же танец торжества и осязательного ознакомления. Сколько же возов всякой всячины накупил для нее Рэкхэм! Дом переполнен разного рода безделицами – полезными и бесполезными, уродливыми и красивыми, остроумными и непрактичными, и все они, насколько способна судить Конфетка, стоят недешево.

– Давай покажу, давай покажу! – повторяет он раз за разом. – А вот тут ванна с горячей водой. Пользоваться ею совсем просто. Даже дитя…

И он демонстрирует процедуры, позволяющие наслаждаться, не рискуя нажить неприятности, всей роскошью новейшего века.

– Теперь повтори, – просит он, поскольку выглядит Конфетка несколько ошарашенной. – Покажи, что ты все поняла.

И она показывает, показывает.

По мере того как до сознания Конфетки доходит, какие деньги потратил на нее Уильям, она начинает двигаться все быстрее, перелетая из комнаты в комнату, от стола к этажерке, от этажерки к книжному шкафу, потираясь, точно животное в течке, спиною о стены. Слов она не произносит, но издает столько благодарных взвизгов и стонов, что Уильям берет ее за запястье и ведет к кровати, колоссальных размеров чудищу, изукрашенному еще и причудливей той, которую оба они знают так близко.

Он замечает, как Конфетка, уже расстегивая башмачки, поглядывает, оценивающе и чуть насмешливо, на изголовье кровати: зеркало там отсутствует, а стало быть, отсутствуют и отражения – кроме тех, какие способны предложить отполированные волокна темного дерева. Уильям хмурится, пытаясь понять, верное ли он принял решение: ему не удалось заставить себя попортить грубыми шурупами глянцевую поверхность тика, привинчивая к ней зеркало. Разумеется, Уильям думал об этом, вспоминая, сколько удовольствия получал он, наблюдая в зеркале прежней ее кровати, как напряженный корень его естества входит в Конфетку и выходит – мокрым и скользким. Он даже зашел так далеко, что спросил у краснодеревщика: «А скажите, друг мой, нельзя ли…»

Однако тут же и передумал и закончил эту фразу словами: «…вырезать вот здесь, на самом верху, маленькое декоративное „Р“?»

И теперь Уильям внимательно вглядывается в лицо Конфетки, готовящей свое тело к встрече с ним.

– Ты не будешь скучать по зеркалу? – спрашивает он.

Конфетка смеется:

– Зачем мне смотреть на себя, если на меня смотришь ты?