Багровый лепесток и белый - Мишель Фейбер (2017)

На ней осталась уже только короткая рубашонка, и передок брюк Уильяма вздувается. Он толкает Конфетку на матрас и видит, как округляются ее глаза, только сейчас увидевшие балдахин над кроватью – да-да, наитончайшее бельгийское кружево! С немалым трудом противится Уильям искушению рассказать ей обо всем: о том, сколько трудов он потратил, подбирая мебель, о редкостных, не сразу давшихся в руки вещах, которые отыскал, о совершенных им сделках… Но нет, лучше обойтись без этого, не стоит развеивать ореол волшебства, окружающий его сказочный дар.

Боже всесильный, она вся намокла внутри – так, как никогда прежде! Подумать только, что с нею сделалось! И все благодаря ему!

– Но, Уильям, милый, – прерывисто шепчет Конфетка, пока он входит в нее. – Здесь же нет кухни.

– Кухни? – Еще секунда-другая, и его прорвет.

– Зачем тебе кухня, гусынюшка? – стонет он. – Я дам… тебе все… что ты захочешь…

И он ударяет в нее струей семени.

Потом Конфетка лежит в его объятиях, в сотый раз целуя Уильяма в грудь, прося простить ее за то, что она в столь деликатный момент оказалась думающей бог весть о чем. Просто она была потрясена его щедростью, говорит Конфетка, как потрясена и сейчас. Слишком многое обрушилось на нее сразу, бедная голова ее идет кругом, зато скважинка понимает, как и что, в чем он имел возможность убедиться! И если он огорчен тем, что кончил в одиночку (впервые со времени их знакомства), без одновременного всплеска ее упоения, то она более чем готова подождать, пока воспрянет его мужественность. Или Уильям хочет, чтобы она взяла его в рот? Ей довольно одного его вкуса, уверяет Конфетка, чтобы оказаться на грани экстаза.

Нет, вздыхает Уильям, все хорошо. Он просто устал, нынешний день оказался тяжелым и для него. И она совершенно права, думая о том, чем будет питаться в своем новом доме. Но и с этим все устроено. Он – вернее, его банк – будет каждую неделю доставлять ей сумму, более чем достаточную для того, чтобы она ощущала себя независимой. На Мэрилебон-роуд немало превосходных ресторанов, он от души рекомендует ей отель «Олдуорт», в котором можно прекрасно позавтракать, особенно хороши там омлеты. А в «Уорике» подают превосходную рыбу – она любит рыбу? Да, обожает. Какую именно? О, любую. И о чистоте в доме ей тоже думать не придется – или о стирке, – он наймет женщину, которая…

– О нет, Уильям, право же, в этом нет никакой нужды, – протестует Конфетка. – Знаешь, я с великим удовольствием хлопочу по дому, когда у меня возникает такое желание.

(Полная чушь, признает про себя Конфетка, за всю свою жизнь она даже пальцем не шевельнула, чтобы сделать какую-нибудь домашнюю работу. Но раз уж дом этот принадлежит ей, так пусть принадлежит по-настоящему!)

Сказать по правде, пока она лежит с Уильямом на только что получившей крещение кровати, в Конфетке нарастает жгучее желание остаться в доме одной. Этот подарок… Она сможет поверить в его существование, лишь когда Уильям уберется отсюда, а подарок не уберется с ним вместе. Как же заставить его уйти? Она целует его грудь со все нарастающей частотой – так, точно ее поразил нервный тик, – понемногу смещая эти клевки к его гениталиям, в надежде не мытьем, так катаньем вытурить Уильяма из постели.

– Мне пора, – говорит он, похлопывая ее между лопаток.

– Так скоро? – томно и жалобно спрашивает она.

– Долг зовет. – Он уже надевает рубашку. – Да и тебе, я полагаю, не терпится свести более близкое знакомство с твоим гнездышком.

– С нашим гнездышком, – возражает она. (Да вон же они, твои брюки, болван! Вон!)

Несколько минут спустя он проводит на прощание ладонью по ее волосам, а она, перецеловав его пальцы, говорит:

– Мне кажется, будто вдруг наступил день моего рождения.

– Боже милостивый! – восклицает Рэкхэм. – А ведь я и не знаю, когда он, твой день рождения!