Багровый лепесток и белый - Мишель Фейбер (2017)

Миссис Фокс поворачивается к своему другу, но тот сидит, понурясь.

Генри вглядывается в полные света и тени картины, которые рисует его воображение. Безымянная женщина, без вреда для себя пережившая тысячи плотских актов, наконец «переходит черту», упомянутую миссис Фокс, – совершает роковое соитие, при котором в нее заползает червь Смерти. С этой минуты она обречена. Тело ее обрастает волосом, она вырождается из человека в животное. На смертном одре она, все еще нераскаявшаяся, лежит чудовищно мохнатой, волосы дыбятся не только на ее половых органах, но и в подмышках, на руках, ногах и груди. Генри представляется что-то вроде пышнотелой обезьяны, бредящей в исступленной агонии на грязном матрасе, и пораженные ужасом хирурги стоят вокруг, подняв над нею зажатые в трясущихся руках фонари. Те «дикие женщины», которых привозили сюда с острова Борнео, – они, вероятно, и были не чем иным, как умирающими жертвами половой распущенности! В конце концов, разве эти островные народы не приобрели печальной известности своими…

– Ну ладно, – вздыхает миссис Фокс, вставая и отряхивая турнюр одежной щеточкой, извлеченной ею из ридикюля. – Нам следует устроить наш собственный, маленький личный Сезон, Генри, только для вас и для меня. Главнейшими его событиями будут разговоры, прогулки и наслаждение целительным солнечным светом.

– Ничто не смогло бы доставить мне большего удовольствия, – заверяет ее Генри, радуясь, что она больше не задыхается. И все же, хоть солнце заливает их обоих одинаково сильным светом, лицо миссис Фокс остается ужасно бледным, а рот ее все еще приоткрыт самым неподобающим образом, как если бы некий телесный императив, не считающийся ни с какими приличиями, запрещал ей смыкать губы.

Конфетка оглядывается на свое отражение в зеркале, чтобы верно направить собственные руки, застегивающие пуговицы платья. Руки орудуют парой «шлюхиных крючьев», изогнутых инструментов с длинными рукоятками, прозванных так потому, что они позволяют женщине одеваться как леди без помощи горничной.

Когда оказывается застегнутой последняя, расположенная на самом зашейке пуговица, Конфетка проводит двумя пальцами по тугому шелковому воротнику, высвобождая попавшие под него волосы. Она выбрала это вышедшее из моды сланцево-серое платье потому, что Уильям ее никогда в нем не видел, а значит, углядев ее издали, не признает. И волосы она разделила, чего никогда не делала, на прямой пробор и собрала на затылке в плотный пучок, так что ни одна прядь их из-под шляпки не выбивается.

«Приемлемо», – решает она.

Конфетка устала дожидаться Уильяма. День за днем проходит без его посещений, а если Уильям и появляется, то с головой, наполненной заботами его потаенной жизни – потаенной, правильнее сказать, от нее. Друзья и родственники знают его лучше, чем Конфетка, но знание это им ни к чему – какая несправедливость!

Ну так вот, она решила, что не станет больше блуждать во тьме. За время, которое она провела, изнемогая в этом доме, судьба ее не продвинулась вперед ни на шаг; Конфетка только и делала, что сушила волосы у огня, читала газеты – читала об акцизном сборе, готовясь к разговорам, которых так и не произошло, твердила себе, что не голодна, противилась искушению наполнить ванну. Чем больше поступков совершает Уильям – там, в мире, в котором ей нет части, – тем меньшую питает склонность ей доверяться. Из брошенных им в этом доме книг, посвященных духам, Конфетка узнала многое о спиртовых вытяжках туберозы, о масле из кассии как дешевой замене коричного, однако ей необходимо знать об Уильяме Рэкхэме гораздо больше! Больше, чем он готов ей открыть!