Багровый лепесток и белый - Мишель Фейбер (2017)

Стоит яркий прохладный день, уже начался сентябрь, прошло несколько недель, как Уильям привез из Фолкстона жену, еще пуще исхудавшую и ставшую в десятки раз более странной, чем перед ее отправкой туда. Сейчас она лежит наверху, для показа гостье решительно непригодная.

Впрочем, если говорить всю правду, в странностях замечена в последнее время не одна только Агнес Рэкхэм: погода, бывшая в начале года необычайно теплой, пристрастилась с конца августа к холодам, словно бы спохватившись и сообразив, что щедрость ее никем, вообще говоря, не заслужена. Чуть ли не каждый день солнце, поутру сияющее, к полудню бледнеет и сереет, а язвительный ветерок напоминает о том, что, быть может, кроется на уме у стихий. Листья опадают с деревьев целыми возами, ночи растягиваются, и по всей Англии художники-пейзажисты с отвращением покидают затянутые тучами сельские просторы. Тем из деловых знакомых Уильяма, что владеют фруктовыми садами, пришлось начать сбор урожая раньше обычного, поскольку созревшие плоды держатся на ветках деревьев весьма ненадежно, буквально падая в руки сборщиков, и каждый час промедления приводит к тому, что плоды эти валятся на землю, покрываются ранками и подгнивают. Лаванда, благодарение богу, уже собрана. Конфетка разочарована тем, что не видела, как это происходило, однако, когда мужчине приходится разрываться между Сезоном и непредсказуемой женой, он просто не в состоянии угодить всем сразу. Сожжение пятилетних кустов назначено на конец октября, и Уильям свозит Конфетку посмотреть на большой костер, порукой тому – его слово.

В Ноттинг-Хилле, в доме Рэкхэмов, слуги – и верхние, и нижние – готовятся к осени, которая может, если на нее нападет такая прихоть, обойтись с Англией весьма сурово; плотные шторы освобождаются от шариков нафталина; кухонная кладовая до отказа набивается консервированными лобстерами, сардинами, лососем, черепаховым мясом и прочим; дымоходы отскабливаются; Джейни подхватила, прочищая печи, очень неприятную болезнь; Чизман проверяет на предмет возможности протечек крышу и дверцы кареты; Летти и Роза убрали из каминов летние украшения, заменив их сухими поленьями. Стрига, который от рассвета до заката копошится, бормоча себе что-то под нос, в парке, сейчас лучше не трогать.

Леди Бриджлоу тоже смирилась с тем, что лето закончилось, и соответственным образом сменила наряд, отчего стала выглядеть несколько старше – не намного, впрочем, – своих двадцати девяти; теперь она носит саржевое платье-пальто, служащее залогом того, что здоровье ее останется (как она это называет) «непрестанным». Уильяму же смена одежды сообщила еще пущее дородство – как, собственно, и добавочный жирок, которым он обзавелся за время Сезона. Борода, ставшая ныне густой и квадратной, ниспадает на галстук; на Уильяме вязаный жилет, плотные твидовые брюки и твидовый пиджак, который он попытался неприметно расстегнуть, но не сумел, и бороться с ним в присутствии гостьи не стал.

– О прочих приморских курортах ничего сказать не могу, – сообщает он в ответ на вопрос леди Бриджлоу, – но Фолкстон обратился, насколько я мог заметить, в подобие циркового балагана. И виноваты в этом, разумеется, железные дороги.

– Что ж, таковы нынешние времена, – философски отмечает леди Бриджлоу, разламывая пополам обсыпанное сахаром печеньице. – Тем из нас, у кого есть собственные экипажи, приходится теперь отыскивать рай, о котором простонародье пока еще не пронюхало.

И она с немалым проворством – дабы не прервать беседу – съедает кусочек печенья.

– Как бы там ни было, я никогда не понимала, чем так уж притягательно побережье – даже для выздоравливающих.

– Да, тут вы правы, – соглашается Уильям, протягивая Розе пустую чашку.

– А как ваша жена? – сочувственно интересуется леди Бриджлоу, поднося к губам свою чашку, полную.

– О, ничего серьезного, – вздыхает он. – Легкая простуда, я полагаю.

– В церкви ее в последнее время почти не видно, – отмечает леди Бриджлоу.