Багровый лепесток и белый - Мишель Фейбер (2017)

Пусть Керлью повторяет слова «приют для душевнобольных», сколько собственной душе его будет угодно, – так легко Уильям Рэкхэм своего поражения не признает! И потом, как насчет супружеского сострадания? Начиная с октября, на каждом продукте «Рэкхэма» появится портрет Уильяма (превосходная мысль Конфетки), он уже выбрал для этой цели фотографию, на которой выглядит по-отечески добрым. И что же подумают покупающие его туалетные принадлежности дамы, проведав, что человек, благодаря которому они потакают своим пристрастиям к благовонным ароматам, человек, старающийся, чтобы его благодушная физиономия проникла в каждое семейство страны, упек свою жену в сумасшедший дом? О нет, Агнес заслуживает того, чтобы получить еще один шанс – на самом деле сотню, тысячу новых шансов! Агнес – его жена, которую ему надлежит любить и лелеять в болезни и в здравии.

– Вызовите Чизмана, – успевает сказать он Летти в те бесценные минуты, в которые напев фортепиано еще остается чарующим, еще не сменяется навязчивым, дергающим нервы арпеджио. – Я уезжаю.

Генри Рэкхэм – всего через несколько секунд после того, как минует пароксизм, но еще перед тем, как приток горестных сокрушений успевает привести его в чувство, – удивленно кренится вперед, услышав стук в дверь своего дома. «Какого дьявола?..» Никто не навещает его, никто! Надо полагать, тут чья-то ошибка.

Генри наспех приводит себя в порядок, старается принять достойный вид, однако найти домашние туфли ему так сразу не удается, и потому он, подгоняемый упорствующим стуком, шлепает к двери в одних носках.

На ведущей к его порогу дорожке он, открыв дверь, обнаруживает озадачивающее его видение женской красы – двух юных дев со свежими личиками, двойняшек, быть может едва миновавших отроческую пору, в одинаковых серых с красным шляпках и жакетах. Они стоят за накрытой подобием колпака тележкой, смахивающей на тачку цветочницы или на преувеличенных размеров детскую коляску, однако ни цветов, ни младенцев в ней не замечается.

– Прошу вас, сэр, – произносит одна. – Мы обращаемся к вам во имя страдающих от голода и холода детей и женщин Ская.

Ничего не понявший Генри приоткрывает рот, и тут же прохладный ветерок захлестывает в прихожую, напоминая ему, увы, слишком поздно, что лоб у него покрыт обильным, отвратительным потом.

– Острова Скай, сэр, – поясняет вторая девушка певучим, совершенно таким же, как у сестры ее, голосом. – Это в Шотландии. Многие семьи согнаны там с земли, сэр, и могут погибнуть этой зимой, она обещает быть очень суровой. Не найдется ли у вас ненужной вам одежды?

Генри, моргая, как идиот, краснеет от предчувствия, сообщающего ему: какой бы ответ он ни дал, говорить ему предстоит, заикаясь.

– Я от…отдал всю мою не…ненужную одежду… э-э… одной ле…леди, которая работает во многих благотворительных об… обществах.

Девушки смотрят на него без большого доверия, как если б они уже привыкли к тому, что от них пытаются отделаться подобными выдумками, но слишком хорошо воспитаны, чтобы оспаривать их.

– Миссис Эммелин Фокс, – жалко добавляет Генри в надежде, что это имя сможет все разъяснить.

– Прошлой зимой, – говорит одна из девушек, – населению острова пришлось питаться дилсеей.

– Водорослями, сэр, – подсказывает вторая, заметив недоумение Генри.

Первая же тяжко вздыхает, отчего приподнимается ее прелестная грудь, и открывает рот, собираясь что-то добавить, однако разговаривать с ними и дальше Генри уже не по силам.

– Вы примете деньги? – хрипло спрашивает он, и тут к беседующим присоединяется кошка Генри и начинает тереться мордочкой о лодыжки хозяина, словно желая привлечь внимание к его необутым ступням.

Двойняшки обмениваются взглядами, означающими, по-видимому, что прежде им такого предложения ни разу не делали и они совершенно не понимают, как к нему отнестись.