Багровый лепесток и белый - Мишель Фейбер (2017)

Конфетка вешает простыню на медную трубу. Только сейчас она замечает, что тальк, набившийся в трещинки на ее ладонях, смешался с мыльной водой и причудливые линии кожи образовали сетку кремового цвета. На простыню тоже налипли комочки и мазки этого надушенного ила, напоминающего густую мужскую сперму.

«Где ты, Уильям?» – думает она.

Утро прошло за Римской империей и диктантом – с двумя волшебными сказками на сладкое. Конфетка читает их из тощенькой книжки в матерчатом потрепанном переплете и с захватанными страницами. «С иллюстрациями и исправленной моралью», – гласит строка на титульной странице. Под нею сделана надпись от руки:

Дорогая Софи, мой добрый друг пожурил меня за то, что на прошлое Рождество я подарил тебе Библию, сказав, что тебе пока рано читать ее. Я надеюсь, что ты получишь почти такое же удовольствие от этой маленькой книжки. С нежными пожеланиями от твоего надоедливого дяди Генри.

– Вы помните дядю Генри? – спрашивает Конфетка мимоходом, в промежутке между экзотическим колдовством и сверхъестественным спасением.

– Его закопали в землю, – говорит Софи после нескольких минут раздумья, наморщив лоб.

Конфетка продолжает чтение. Волшебные сказки ей в новинку. Миссис Кастауэй не одобряла их, ибо они поддерживают веру в то, что все получается именно так, как должно, «а ты, дитя мое, очень скоро увидишь, что этого никогда не бывает». Миссис Кастауэй предпочитала воспитывать маленькую Конфетку на народных сказках (чем непристойнее, тем лучше), избранных историях из Ветхого Завета (Конфетка и сейчас может перечислить все испытания Иова) и на рассказах из жизни: то есть на всем, где есть полный набор незаслуженных страданий и немотивированных поступков.

В полдень, когда Роза приносит ленч для Конфетки и Софи, она передает и предупреждение: миссис Рэкхэм внизу принимает гостей и хочет показать им – то есть гостям – дом. Поэтому мистер Рэкхэм просит, чтобы миссис Рэкхэм никоим образом не беспокоили в это время. Никоим образом, вы понимаете.

– Если желаете, я могу подать еще галантину. И сию минуту принесу пирожное, – добавляет Роза, чтобы подсластить им горечь заточения.

Безмолвие нисходит на гувернантку и ученицу после ухода служанки. В соответствии с распорядком этого ноября утреннее солнце скрывается, в комнате темнеет, окна дребезжат под порывами ветра. Плеск дождя переходит в стук града.

Наконец Конфетка говорит:

– Эти гости могут только пожалеть, что не увидят вашу миленькую детскую – вернее, вашу классную комнату. У вас самая веселая комната в доме и очень интересные игрушки.

Снова тишина.

– Мама не видела меня с моего дня рождения, – говорит Софи, уставясь на фисташковое ядрышко на своей тарелке и гадая, может ли при этом странном новом пост-Беатрисином режиме остаться безнаказанным ее нежелание доесть кусочек галантина.

– А когда у вас был день рождения? – интересуется гувернантка.

– Я не знаю, мисс. Няня знает.

– Я узнаю у вашего отца.

Софи смотрит на Конфетку широко раскрытыми глазами. Ее поражает непринужденность и отношения близости, видимо существующие у гувернантки с высокими и призрачными фигурами взрослого мира.

Конфетка берет в руки мангнэлловские «Вопросы…» и наугад раскрывает книгу. «…Обычно именуемый „Комплутезианским полиглотом“: от Комплутума, латинского названия Алкалы», – читает она про себя и немедленно решает вместо этого рассказать Софи какую-нибудь библейскую историю, разукрашенную ее видением персонажей и описанием нарядов, которые носили в Галилее. А затем, возможно, что-нибудь из Эзопа.

– Что же произошло в ваш день рождения? – ровным тоном спрашивает Конфетка, листая Библию то к началу, то к концу. – Вы плохо повели себя?

Софи обдумывает вопрос. Ее серьезное, немного одутловатое личико то светлеет, то темнеет в серебристо-сером свете заливаемого дождем окна.

– Я не помню, мисс, – отвечает она наконец.