Багровый лепесток и белый - Мишель Фейбер (2017)

Неверно толкуя поведение Конфетки, миловидная молодая цветочница достает букет не слишком свежих роз из своей хлипкой тележки и машет им в ее сторону. Раз она владеет тележкой и не поленилась предложить цветы женщине, то, надо полагать, она действительно цветочница, а не шлюха, но Конфетку это все равно смущает и понуждает к действию. Глубокий вдох – и она вступает в человеческий поток.

Она старательно избегает смотреть в лица и надеется, что толпа будет столь же любезна по отношению к ней. (Если бы она не боялась, что ее собьют с ног, то опустила бы черную вуаль.) Каждая лавка, мимо которой она проходит, каждый проулок может в любую минуту изрыгнуть кого-то из старых знакомцев, кто покажет на нее пальцем и радостно завопит, приветствуя возвращение Конфетки на старое пастбище.

Она и так уже видит постоянных обитателей: вот перед кондитерской Локхарта стоит шарманщик Хью Бэнтон – а он заметил ее? Заметил, старый пес! Но не подает виду, что узнал свою «Сладенькую малышку», проходящую мимо. А вот – прямо на нее ковыляет Надир, человек-реклама, но не глядя идет дальше, здраво рассудив, что леди в траурном крепе явно не собирается на выставку «Впервые в Англии», где показывают живую гориллу.

У лавок и стоянок кебов болтаются проститутки. Конфетка знает их в лицо, но не по именам. Они смотрят на нее с вялым безразличием – она для них существо такое же чуждое, как чудовище на рекламе Надира, только куда менее интересное. Единственное, что привлекает их внимание к незнакомке в черном, – это ее неестественная походка.

Ах, если бы они только знали, отчего Конфетка сегодня хромает! Она хромает потому, что вчера перед сном легла, задрав ноги, будто задницу подставляла под чей-то дрын, и влила прямо во влагалище чайную чашку теплой воды с цинковым купоросом и бурой. Потом соорудила тампон между ног и, обернувшись импровизированной пеленкой, заснула в надежде, что в химикалиях, столько времени провалявшихся без дела в ее чемодане, еще сохранилась какая-то сила. Сегодня утром она проснулась без малейших признаков выкидыша, но гениталии так болели, что Конфетка насилу оделась; а уж одеть Софи… В девять, стиснув зубы, из последних сил стараясь выглядеть нормально, она явилась в кабинет Уильяма и невозмутимо – насколько удалось – попросила дать ей свободный день.

– Чего ради? – спросил он, не подозрительно, а скорее тоном человека, который не может представить себе, какие ее желания не удовлетворяются здесь, в доме.

– Мне нужно купить себе новые башмаки, глобус для Софи и еще кое-что…

– А кто будет смотреть за ребенком, пока тебя нет?

– Я убедилась, что она вполне самостоятельная девочка, на которую можно положиться. Роза будет приглядывать за ней. А я вернусь к пяти.

Уильям явно раздосадован. Он нарочито перебирает письма на столе, которые распечатал и прочитал, но забинтованная рука не дает ему писать ответы.

– Этот Бринзмид отписал мне по поводу амбры; теперь он хочет получить ответ с третьей почтой.

– Мало ли чего он хочет! – Конфетка разыгрывает обиду за Уильяма. – Что он вообще о себе думает, Уильям? Кто из вас занимает более высокое положение? Пара дней ожидания напомнит ему, что это ты делаешь ему одолжение, а не он тебе.

К большому ее облегчению, трюк удался, и через несколько минут она уже выходила из парадного, бледная, как смерть, от решимости, не прихрамывая, добраться до омнибуса.

Сейчас не так больно; может быть, помогает Рэкхэмов «Крем юности», которым она щедро намазалась. Что у крема не выходит с лицом (вопреки рекламной этикетке), может получиться с менее пристойными частями организма. Конфетка любой ценой должна привести себя в порядок, иначе придется отказать Уильяму, когда он пожелает видеть ее не только в качестве секретарши.