Багровый лепесток и белый - Мишель Фейбер (2017)

Уильям плюхается в кресло; от его движения одна из замысловато вышитых Агнес тряпочек слетает с подлокотника. Он поднимает ее с пола и кладет обратно на кресло бесполезную эту вещицу. Берет страницу, исписанную Конфеткой, ту, которую сразу прочитал, когда в дом принесли первую охапку страннейшего хлама. Тогда размокшая страница грозила расползтись в его руках, но потом подсохла в тепле гостиной и теперь потрескивает, как осенний лист.

Все мужчины устроены одинаково, – гласят тонкие каракули, злобные даже на вид. – Если я и усвоила что-то за время, проведенное мной на нашей планете, так именно это. Все мужчины устроены одинаково.

Как я могу говорить об этом с такой убежденностью? Уж наверное, я не успела узнать всех, какие есть на свете, мужчин? Напротив, дорогой читатель, вполне может статься, что и успела!

Снова Уильям с отвращением поджимает губы при этом признании Конфеткиной распутности. Снова он хмурится при последующем обвинении, где он осуждается как «гнусный мужчина, вечный Адам». Однако, загипнотизированный порочным обаянием клеветы, читает дальше:

Как самодоволен ты, читатель, если принадлежишь к тому полу, который хвастается тощеньким хрящиком в штанах! Ты воображаешь, что эта книга позабавит тебя, возбудит, спасет от кошмара скуки (самого страшного кошмара, который приходится на долю твоего привилегированного пола) и что, проглотив книгу, как конфету, ты сможешь без помех вести себя совершенно так же, как прежде. Совершенно так, как ты поступал, впервые предав Еву в райских кущах! Но это другая книга, дорогой читатель. Эта книга – НОЖ. Только не теряйте присутствия духа, оно вам еще пригодится!

О боже, о боже, как могла его дочь оказаться во власти такой ядовитой змеи? Мог он догадаться не сегодня, а раньше? Будь на его месте другой, спохватился бы он скорее? Сейчас так ясно, так ужасающе очевидно, что Конфетка сумасшедшая: ее неестественный интеллект, ее сексуальная распущенность, ее чисто мужской интерес к бизнесу, да и кожа у нее – как у рептилии… Господи, а как она ползала по-крабьи, догоняя его и прыская водой из манды! О чем он думал тогда, принимая ее штучки за возбуждающее дурачество, за эротическую забаву, – в то время как любой дурак распознал бы в этом скотские проказы монстра?!

С другой стороны, как могло случиться, что Бог счел нужным поместить двух сумасшедших в его дом? Ведь другие мужчины вообще не знают этой беды… За какие грехи? Нет, такие вопросы – проявление жалости к себе, а проблем они не решают. Его дочь похитили, сейчас ее куда-то везут, скорее всего, ее ждет незавидная судьба. Если даже Софи удастся ускользнуть из рук похитительницы, как долго может уцелеть беззащитное, невинное дитя в гнусном лабиринте Лондона? Там же на каждом углу хищники. Недели не проходит, чтобы в «Таймс» не появилось сообщение о хорошо одетом ребенке, которого добрая дама заманила в темный переулок и там раздела – обобрала дочиста и бросила умирать. Хоть бы Конфетка потребовала выкуп за Софи; сколько бы она ни запросила – исключая сумму, полностью разоряющую его, – он с радостью заплатит!

Уильям закрывает глаза, прижимает большими пальцами. Как аляповатая картинка из волшебного фонаря, застряло в его мозгу воспоминание об искаженном горем лице плачущей дочери, когда она упрашивала его не отсылать мисс Конфетт. Ее ручонки (она не смеет вцепиться в него) трогают край письменного стола. Неужели это будет преследовать его до могилы? Фотография Софи, сделанная в студии Сколфилда и Тови, которую он хотел передать полиции для плаката «Разыскивается», так и не нашлась – ее, фотографию, явно украла Конфетка. Он был вынужден пройтись ножницами по «семейному» портрету и вырезать из него лицо Софи, хотя по собственному опыту фотографирования знал, что фото такого мелкого размера, увеличенное и отретушированное небрежными чужими руками, вряд ли сохранит большое сходство с дочерью…