Женщины в лесу - Татьяна Поликарпова (2003)

Она распрямлялась над грядкой с капустной рассадой, и, стоя рядом, смотрели они, как приближается к ним Алеша с полными ведрами, глядя вниз, чтоб о грядки не споткнуться, а фигура будто в раме натянутых тяжестью рук. И чисто и прекрасно юношеское тело, еще не взбугренное, а как бы только размеченное плитами мышц под тонкой кожей. Крепкий выравнивается парень. Вода в ведрах не всколыхнется: толчки шагов гасит пружинящая сила мускулов.

Сын вскидывал на родителей глаза, и они сразу же отводили свои, чтоб не смутить его рассматриванием, обращали лица друг к другу. И наступала минута, когда Тоня и Антон снова были вместе, заодно и одним счастьем счастливы. И годы исчезали, и обиды. Взрослый сын возвращал им юность. За эти минуты Тоня и платила жизнью. Да и Антону душу переворачивало, когда словно бы его чистота и молодость и само ликование молодости проносилось вдруг перед ним на короткое мгновение Тониного взгляда: ее глаза не успевали погасить радостное и нежное смущение, с которым она обращала взгляд от сына к мужу.

И Алеша довольно и тоже смущенно улыбался, отворачивался, увидев, как отец берет в ладони голову матери, заглядывая близко ей в глаза, и восклицает с непонятным для Алеши восторгом: «А-а-а? Тонь, а?!» А мама смеется и упирается в грудь отца локтями, так как руки ее перемазаны в мокрой земле.

И пролетала минута… На какое-то время окрашивала их жизнь доверием друг к другу, соединяла, грела…

Последнее время, перед уходом Алешиным на службу да и после его отъезда, — а взяли его во флот, куда ж еще такого молодца! — спокойно стало у Моржовых. Антон даже на Алешиных проводах держался:

— Не-е! Мне теперь нельзя! — объяснял он гостям уже захмелев. — Сын у меня — крас-но-фло-тец! Я должен ему пример подавать!

Тоня прятала улыбку: ах ты господи! Пример! Алешка этого вина и к губам не подносил…

Но и правда, время шло уже и без Алеши, а Антон держался.

Тоня чувствовала, что в ней вроде стал ослабевать, распускаться помалу узел, туго стянутый где-то в середке груди, под ложечкой. Этот узел словно бы не позволял ей расслабиться, забыть, что вот-вот кончится ее мирное время. Когда он в ней завязался, она и не помнила; похоже, всегда жила с этой скрученной, стиснутой пружиной…

А тут вдруг будто дышать стало свободнее… Да и то: неужели не хватит Антону? Свое-то, наверное, с лихвой выпил… Да и усадьба, даже усмехалась она про себя, отстроена и расширена — дальше некуда… Разве каменные хоромы ставить…

Может, еще и постояльцы усыпили ее бдительность. Второе лето жили у них и пришлись по душе Тоне. Антону — само собой. Он уважал людей образованных, культурных. Любил поговорить с дедом, в прошлом — ученым агрономом.

Вечером все собирались на веранде за столом как одна семья. Самовар сипит. Ягоды в фаянсовой миске, молоко в кринке, хлебушек, колбаска, огурчики только что с грядки, еще с матовым налетом между пупырышками.

Как хорошо, думала Тоня, когда большая семья… Примеривалась, что и у них такая же будет, когда женится Алеша и народит им внуков. За столом кроме деда и его жены сидели еще их дочь, детский врач, с полуторагодовалой дочуркой Олюшкой, и Витька, пацаненок лет девяти, внук дедов от второй дочери.

Как хорошо, думала Тоня, когда детки, когда их много… Когда все вместе… Вон Витька — звонком звенит, рассказывает, как он сегодня язя заудил, здорового! Во!! Да сорвался язь, ушел!

Доверилась Тоня спокойной, ладной жизни. На внуков постояльцевых насмотрелась. Разнежилась. Одним словом, забеременела. Точно как после первого Антонова загула. Стыдно сказать: на сорок-то третьем году. Жизнь прожила — этих абортов не знала. А тут пришлось. При взрослых детях казалось ей неловко с животом ходить. И Антон не возражал.