Женщины в лесу - Татьяна Поликарпова (2003)

— Вот, значит, — начинала нехотя Тоня, — отгулял Иван-дурак на ярмарке, обнов накупил, оделся-принарядился: и пиджак взял, и сапоги валяные, теплые, и полушубок овчинный, и шапку мехову, и рукавицы-шубенки. Ярмарка зимняя была, на Николу зимнего, понял? — как маленькому, поясняла Тоня. — И вот идет Иван домой и матери узел пряников несет сладких и полушалок. Видишь, и мать не забыл… Ну и заходит он в лес. Значит, через лес его дорога шла. Дело уж к вечеру, холодно, морозит. А Ивану не холодно в обновках. Идет да похваляется во весь голос: «Ай, шапка на мне нова! Ай, валенки! Ай, пинжак! И полушубок из овчин! И матушке полушалок несу да пряники!» Только вдруг со всех сторон голоса слышит: тонкие, да мерзлые, да скрипучие: «А нам, Иван, холодно!» — «А нам, Иван голодно!» — «А нас мороз забижат!» Остановился дурак, во все стороны глядит, озирается: «Это кто? Кто голосом говорит человечьим?»

— Да! — вдруг звонко и трезво встревал в рассказ Антон. — Да! Кто с Иваном говорит? А? — И приподнимался на локте.

— А ты слушай, все узнаешь, — похлопывая его по плечу, как ребенка, обещала Тоня. И продолжала: «Это я, сосновый пень!» — слышит Иван, а голос совсем рядом? Глянул: правда, у дороги сосновый пень, на нем белая шапка, снег, значит, шапкой. «Это я, пень дубовый» — слышит подальше. «Это я, березовый…» «А! — говорит Иван. — А чего же вам холодно да голодно? Вон на вас каки шапки — пуховы!» «То шапки снежные — холодней холодного!» — говорит ему сосновый пень. «А я, вишь, без валенок» — говорит дубовый. «А на мне полушубка нет!» — кричит березовый. И давай Иван-дурак с себя все скидавать да пеньки обряжать: сосновому — шапку нову…

— И я хочу шапку! — капризничает Антон.

— Купим мы тебе, Антоша, шапку, — обещает Тоня. — Ты давай слушай да отдыхай. Значит, дубовому валенки поставил…

— И мне валенки! — требует Антон.

— И тебе к зиме справим, — отмахивается она нетерпеливо, видно и сама увлекшись рассказом, ей хочется до конца довести. — А березовому — полушубок накинул…

— И мне полушубок! Полушубок мне надо! Слышишь? — блажит Антон.

— Слышу я, слышу! Будет тебе полушубок! Ну уймись! А то не стану сказку говорить!

— Нет, говори! Я больше не буду! — обещает Антон.

— Ну так вот… Шел Иван да обряжал все пеньки: кого в пиджак, кого в матушкин полушалок. Прибежал домой едва жив: босый, в одном исподнем. Прибежал да матушке и хвастает: «Теперь все пеньки в лесу довольны — в тепле и пряники едят?»

— И мне пряников, — бормотал Антон, затихая. Под сказку и засыпал.

Тоня выходила из спальни, принималась за свои вечные дела. Раздумывала… Наестся ли когда ее Антоша своими пряниками… У других мужики тоже пьют, да ведь не гуляют… У иных по бабам рыщут, да ведь не так пьют… Ее же родимый везде успел…

Таким-то вот путем шел Антон к домашним своим авралам, когда почти в одиночку за лето успевал то, что не всякая плотницкая бригада осилит. Потом трудовым омывал свою совесть. Пилой да топором, молотком да рубанком укреплял самим же расшатанные семейные устои.

Эх, плотницкая работа! Да есть ли на свете для настоящего мужика дело чище и здоровее? Радостней и красивей?

Антон любил и электричество, приборы разные и станки — помозговать над ними, догадаться, в чем их капризы, каков норов. Любил, когда мертвые железки под его руками оживали, наливались теплом, полнились звуком, начинали подрагивать, двигаться. Но при этой работе рукам не было вольного размаха, свободы, движения всему телу. Дыхание стискивалось в грудной клетке, чаще всего сжатой опущенными к работе руками, а сердце еле шевелилось, совсем ему делать нечего… Да и в помещении все время, без солнца, без воздуха вольного.