Кто в спальне король? - Елена Щербиновская (2005)

— И зачем девчонку красть, если можно так уговорить! — весело пропела я.

Алан улыбнулся.

— А ты изменилась. Смотрю на тебя и с трудом узнаю ту девочку, которую чуть не убил дверью.

— Еще бы! Та была толстая и белокожая, а эта — стройная негритянка.

— Ну-ка, иди сюда, негритянка! Пойдем тебя отмывать, чтобы снова стала беленькой!

Алан подхватил меня на руки и потащил в море. Мы барахтались у берега, брызгались, хохотали, а потом заплыли чуть дальше в море и стали заниматься любовью.

Через три недели мы вернулись в Москву, отъевшись дешевыми фруктами, счастливые и обалдевшие от любви и непривычного безделья. И снова началась привычная московская жизнь, в которой, по сути, ничего особенно не менялось, кроме того, что Алан теперь каждый день ходил на работу, возвращался по вечерам усталый и какой-то немного сникший. И он не очень охотно рассказывал мне о своей работе. Но ночи по-прежнему наполнялись безумной любовью, только разговоры об искусстве пришлось сильно сократить, поскольку Алану надо было рано утром вставать и ехать на работу.

Такой режим его явно угнетал, Алан совсем перестал заниматься живописью и мечтал только о том, чтобы скорее прошли три года обязаловки после распределения. В общем, если не считать этого, все было прекрасно. Целый год мы прожили, как один день, на одном дыхании, и мне казалось, что так будет всегда.

Но однажды я заметила, что Алан вдруг изменился, стал каким-то печальным, замкнутым. Меня это беспокоило, я спрашивала, что случилось. Он обнимал меня и говорил ласково:

— Все хорошо, Машенька, все хорошо.

Однако мне начало казаться, что в наших отношениях тоже что-то стало меняться. «Нет, нет, ничего ведь особенного между нами не произошло, — уговаривала я себя, — все хорошо». Действительно, внешне ничего не изменилось, мы продолжали жить вместе, куда-то ходили по вечерам. Но моя обостренная интуиция в какой-то момент подсказала: в нашей чудесной истории произошел какой-то сбой. Я никак не могла понять, чем это вызвано, просто заметила, что в восторженном взгляде Алана что-то едва заметно начало меняться. Вроде бы ничего не случилось, и все же… Это был первый тревожный сигнал. Мне с каждым днем становилось все тяжелее, и однажды я не выдержала и спросила:

— Алан, скажи честно, ты разлюбил меня?

— Машенька, солнышко! — воскликнул он, обнял меня, усадил на колени. — Как ты могла подумать?

— Но я же чувствую: ты смотришь на меня, а думаешь о чем-то другом!

— Дело тут не в тебе, — ответил он с горечью.

— А в чем? Скажи, что тебя гложет?

Он помолчал немного, а потом воскликнул:

— Я чахну в этой дурацкой конторе! Вместе с десятком других архитекторов я делаю какую-то дрянь!

— Не говори так! — расстроилась я. — Ты победил в конкурсе. О тебе даже статью написали!

— Ну и что? Никто мой проект не воплотит, а про статью скоро забудут. Маша, я не могу жить в этом кошмаре! Мне по ночам снятся бездарные типовые коробки. Какой-то жуткий, фантастический лес из этих коробок… Мы загаживаем землю жутким жильем! И я ничего не могу сделать!

— Но должен быть выход, какой-то выход… — неуверенно возразила я.

— Выход один, — сказал он резко. — Все уезжают. В этой стране жить невозможно! Строить невозможно.

Я знала, что некоторые его друзья-художники уезжают за границу. Он говорил о них с явным сожалением и… скрытой завистью. И, вероятно, из-за этого все больше начинал тосковать.

— Ты бы хотел уехать? — испугалась я.

— Как, как я уеду? Я не еврей! Не диссидент!

— Ну, хочешь, переедем в какой-нибудь другой город? Маленький, провинциальный, где не строят ужасных типовых коробок, — предложила я.

— Это не выход, — возразил Алан, — там еще хуже. И потом — тебе еще учиться бог знает сколько!

Прошло еще какое-то время, и однажды Алан пришел совсем мрачный.

— Что случилось? — спросила я с тревогой.