Визажистка - Ольга Клюкина (2003)

Вере показалось, что его лицо от напряжения сделалось прямо-таки бурого цвета, а ровный кружок седых волос на голове засветился в зимнем полумраке комнаты слабым фосфорическим светом.

— Он хочет сказать, что его зовут Иван Иваныч Вечкин, а мы и так уже знаем. Да садитесь вы, горе луковое! Здесь все свои, — легонько подтолкнула его на место Ленка.

Сосед послушно сел на свое место, снова взялся за помидорчик.

— Слушай, имей в виду, он, оказывается, заикается, уж и не знаю, как мы тут с ним справимся, — потихоньку шепнула Ленка Вере. — Но план остается в силе. А он ничего, вроде бы безобидный. Да ты не сиди, болтай что-нибудь…

— Уже беседуете? — вслух поинтересовалась Вера.

— Да нет — поем, — огрызнулась Ленка, которая казалась сегодня сильно не в духе.

— Что-что?

— Вот балда! Я же сказала — поем. Ля-ля-ля, ля-ля-ля, — пропела Ленка зычным голосом, который вполне мог бы стать украшением любого русского народного хора.

— Что, уже запели? — покосилась Вера на только початую бутылку самогона. — Вроде бы я не слишком опоздала. А что поете?

— Мысли в основном, — сообщила Ленка, с хрустом откусывая огурец.

— Эту вот, что ли: «Мои мысли — мои скакуны»?

— Да нет, Вер, без скакунов. Просто мысли. Все, что приходит в голову. У него, Вер, не всегда говорить получается, а вот песней хорошо идет.

Человечкин кивнул и со счастливым видом потянулся за капустой.

Широкое и словно бы немного вогнутое вовнутрь лицо Человечкина и особенно его младенческие светло-голубые глаза невольно делали соседа похожим на пришельца с другой планеты. Как-то не верилось, что он жил через стенку с Ленкой и ее братцем.

— Он мне, Вер, уже спел, что у него эта штуковина называется невротическим или каким-то нервическим заиканием. Я вначале не расслышала, Вер, думала, что эротическое, на почве воздержания. Но он мне даже на бумажке написал, как его болезнь называется, можешь сама посмотреть.

Вера взглянула на какой-то газетный обрывок. Там действительно было написано три слова: «логоневроз, психогенное расстройство». Вера пожала плечами и положила бумажку на стол.

— В общем, если сказать русским языком, Иван Иванович и сам никогда не знает, когда начнет заикаться, а в какой момент — сорокой трещать. Все от нервов проклятых зависит, — с готовностью пояснила Ленка. — Вот видишь, пока слова сказать не может, только поет. И знаешь, что он мне тут напел? Как будто бы в нашем доме еще до революции мужик один жил из музыкантов или там каких-то художников, в трубу дудел. Вот, говорит, здесь у нас поэтому теперь аура такая, пению способствует. Только я лично в эти глупости, Вер, не верю.

— Здравствуйте! Ты же во все веришь! Во все гадания на свете, в любых карточных королей!

— В королей, может, и верю, а как кто-нибудь начинает про всякие энергетические поля распространяться — нет уж, от этого дела у меня прямо с души воротит.

— Так ведь энергетические поля и правда существуют, наукой доказано, — удивилась Вера.

— А мне плевать на науку. Я сама себе наука, — огрызнулась Ленка. — Сказала же — не верю, вот тебе и все.

— Налей гусару, Тамарочка! — вдруг старательно, достаточно приятным голосом пропел Иван Иванович.

— Я не Тамарочка. Ленка я, Елена. Вы что, уже забыли, что ли?

— Это стихотворение такое. Ле-ле-ле… — попытался было разъяснить, но снова споткнулся на слове Иван Иванович.

— Ленка, — подсказала хозяйка, подливая соседу в рюмку. — Вы же мне пели, что у вас от выпивки разговор открывается! Что-то пока не заметно.

— Ле-лермонтова стихотворение, — выдохнул сосед. — Про Тамарочку.

— Спроси у него что-нибудь, видишь, вроде бы разговор налаживается, — прошептала Ленка и даже подтолкнула Веру ногой под столом, напоминая: давай, давай, не молчи…