Такое кино - Ольга Тартынская (2013)

Артем тоже охмелел и теперь не казался железобетонным. Глядя на Аню, он говорил:

— Знаешь, я думал, добившись твоей любви, я успокоюсь. По идее, так должно было произойти. Так всегда было. Приходило некое удовлетворение. С тобой все по-другому. Жажда не проходит, а, наоборот, только обостряется. Если ее не утолить, остается ноющая рана или пустота…

Эти слова отрезвили Аню. Она с грустью и сожалением посмотрела на потерянного мужчину, но, едва он поднял на нее свой взгляд, она отвернулась и произнесла:

— Я поеду домой. Ты меня проводишь?

Артем кивнул и улыбнулся. Лучше бы он не улыбался. Однако он не выглядел жалким, скорее растерянным. Артем задержал свой взгляд на ней, когда помогал надеть пальто, затем притянул к себе и поцеловал.

— Я буду ждать тебя, — проговорил он, крепко сжимая ее плечи.

Они молча ехали до Потылихи, Артем попросил таксиста подождать и проводил Аню до дверей квартиры. Только после того, как за ней закрылась дверь, он вошел в лифт.

Аню встретила сияющая Женя.

— Ань, нас снова прикрепляют на «Жуковского»! Для съемок мне нужно нашить фартучков и чепчиков, ткань выдали. Ты мне поможешь, если будет время?

Аня чувствовала себя разбитой, измотанной, еще сказалось выпитое. Однако ответила с улыбкой:

— Конечно, помогу. Мам, у меня тут стирка, заложишь в машину, а? Мне надо еще кофту почаить…

Женя великодушно предложила:

— Я все сделаю, ложись спать. Ты же с ног валишься, я вижу.

Аня благодарно поцеловала маму и пошла к себе. Прежде чем включить свет, она зачем-то выглянула в окно и увидела Артема. Тот стоял у такси на проезжей части и смотрел на ее окно.

Глава 25

Слава и ничтожество

В новостях культуры рассказывали о премьере нового фильма Виктора Туринского «Первое затмение». Картине уже прочили международное признание и награды. Сообщалось, что «Первое затмение» выдвинуто на Каннский и Берлинский фестивали.

Вернувшись со смены и переработки в несколько часов, Мордвинова наскоро закусывала на кухне, включив телевизор. Хотелось поскорее в душ и спать. Выходных нет уже три недели. Даже после ночной смены не давали отсыпного. Ада Васильевна спешила поскорее завершить свой шедевр и распустить группу. Задолжав уже за два месяца, она избегала разговоров о зарплате. Женя была злая на весь свет, а тут еще самодовольная физиономия Туринского, который важно вещал о высоких задачах, которые он ставил перед собой, работая над фильмом.

— Ну-ну, — ворчала Мордвинова. — Какой художественный свист! Сам-то ты веришь в то, о чем говоришь?

Она затосковала, невольно прилипая взглядом к изображению Туринского на экране. Все, как назло, напоминает о нем. Откроешь один журнал, там в светской хронике его снимки, другой — фотографии домашнего интерьера, его образцово-показательная жена — новоявленная звезда последнего «шедевра» знаменитого режиссера. Молодая, красивая, яркая брюнетка…

Женя достала из холодильника бутылку водки, которая хранилась для всяких технических целей. Водка была хорошая. Мордвинова наполнила граненую стопку и выпила. Туринский давно исчез с экрана, а она все сидела, подпершись рукой, и смотрела в телевизор, ничего не видя…

А на другой день, на съемках, «Бабушка» в кругу «приживалок» вещала опять о нем же, о Туринском. Женя просто оторопела. Ада Васильевна, оказывается, побывала на премьере.

— Он, конечно, мастер, — важно выговаривала она, — но редкостный кобельфо. Я его спрашиваю как-то: «Витька, и не надоело тебе жен менять?» А он и отвечает: «Адочка, ты знаешь, что говорил «красный граф» Алешка Толстой Михаилу Булгакову? А он говорил: «Надо менять жен, батенька! У настоящего писателя должно быть три жены». А чем режиссер хуже писателя?» А я и говорю: «Так у тебя не три, а тридцать три жены!» Он подмигнул мне: «Три, Адочка, всего три! Остальные — одалиски и наложницы!»