Рисунок по памяти - Татьяна Воробьёва (2018)

— Обещаю, буду вести себя достойно, — улыбнулась Хадижа, примерно представляя, какие ужасные фантазии роятся в голове отца, — И приеду погостить, как только появится первая возможность. Не волнуйся, отец, Зейн не даст ничему плохому со мной случится, — порывисто обняв мужчину, прошептала она.

Саид прижал дочь к себе, целуя её в макушку, и словил себя на мысли, что сейчас в нём сражаются два человека: любящий отец, готовый пожертвовать своими желаниями и интересами ради счастья дочери, и тот, кто готов удержать ее рядом с собой несмотря ни на что. Последнего мужчине удавалось сдерживать — годы разлуки и неизвестности, вина и осознание, что именно из-за его упрямства и обиды, ревности и жестокого запрета видеться Жади со своей дочерью, нередких попыток настроить Хадижу против матери, и произошла такая жуткая трагедия, такой кошмарный финал, остужали его пыл. Саид научился прислушиваться к другим, и к тем знакам, что посылала ему Судьба.

— Я знаю, принцесса. Просто я буду скучать по тебе, — отстранив от себя дочь, посмотрел ей в лицо Саид, — Пойдем, не будем заставлять остальных ждать.

Они спустились в гостиную, где уже собралась вся семья. Стол был уставлен различными блюдами, аппетитный запах пряностей смешивался с терпким ароматом кальянного табака. Обстановка в зале была необычайно легкой и миролюбивой, сейчас здесь не было места каким-либо обидам или волнениям; дядя Али стал вспоминать про маленькую Хадижу, про ее детские шалости, коих было не мало, про Самиру, что приезжала на каникулы в Фес, про то, как она впервые увидела верблюда, про Латифу и её давние увлечения, о которых, оказывается, не знала даже родная дочь.

— Мама, ты правда играла в футбол? — удивленно посмотрела на неё Самира, как только услышала об этом.

— Да, — улыбнулась женщина, — и была неплохим нападающим.

— Это точно, я видел однажды, как Латифа играет, — подтвердил Саид, вспомнив то недолгое время, что их считали наречёнными.

Самире всегда представлялась мама примерной мусульманской девушкой, которую с младенчества учили, как стать хорошей женой и матерью: штопать, вышивать, готовить, но бегать по полю за мячиком… невозможно.

— Нет, поверить не могу, — качала головой она.

Все по-доброму посмеялись над ошарашенным видом Самиры, и разговор пошел дальше. Разошлись по комнатам уже тогда, когда юный месяц повис высоко на небе. Завтра всех ждала дорога: Латифа с Кави и Самирой в сопровождении Саида возвращались в Рио, а Хадижа и Зейн летели в заокеанский Париж.

Хадижа стояла на балконе, не решаясь пройти в комнату. Там, в окне, перед ней расстилалась бескрайняя пустыня, кажущаяся сейчас такой холодной, и город, освещенный факелами и полусеребристым серпом, замеревшим на ночном небосводе. Девушка вздохнула глубоко, желая вобрать в легкие больше воздуха этого места, сейчас охваченного покоем. Как ей порой его не хватало. По обыкновению, чем ближе подходил час события, которого она ждала, тем сильнее Хадижу окутывало состояние волнения с привкусом тревоги и щемящей радости одновременно. Девушка сомневалась, что сегодня сможет просто лечь и по-человечески уснуть.

— Наслаждаешься видом? — услышала она голос дяди Али рядом с собой.

Мужчина стоял чуть в стороне и тоже смотрел вдаль.

— И это тоже, — выдохнула Хадижа. — Мне страшно завтра возвращаться в Париж, как когда-то было страшно ехать в Рио, или в Фес.

— Перемены всегда пугают, но Всевышний знает, как мы проведём эту жизнь. Его воля давным-давно занесено в книгу Судеб, Хадижа, всё происходящее неизбежно.

— То есть если человек совершает, что-то плохое — это тоже предрешено? — нахмурилась она.