Золотой мираж - Джудит Майкл

Алекс поставил крошечный диктофон на подлокотник кресла.

— Надеюсь, вы не против, — сказал он Клер. — Мне не нравится что-то записывать, когда я беседую. — Он откинулся в кресле и огляделся. — Какая чудесная комната.

— Да, не правда ли? — сказала Клер. — Она была переделана для того, чтобы я могла работать дома. Это самый лучший кабинет из тех, что у меня был. На самом деле, это вообще мой единственный кабинет: раньше ничего такого не было. Хотите кофе? Или чаю?

— Кофе. Спасибо. А как же у вас не было кабинета раньше?

— Никто мне не предлагал, а сама себе я такого позволить не могла. — Она открыла белую дверцу; за ней обнаружился белый стенной шкаф с раковиной, холодильником под стойкой и двумя горелками. — Когда я работала в «Дэнбери Грэфикс», то сидела в комнате, где находилось еще двадцать четыре человека — двадцать пять чертежных столов стояли в линию, край к краю — дома я устраивалась за обеденным столом или с блокнотом на коленях. — Она наполнила две чашки кофе из серебряного термоса. А теперь у меня отличный кабинет в «Эйгер Лэбс», но все-таки — это не личная мастерская.

Алекс посмотрел, как Клер укладывала на бело-голубую расписную фарфоровую тарелку грозди красного винограда. На ней были белые джинсы и темно-красный свитер с высоким горлом, волосы удерживались сзади красной лентой, а за ухом спрятался карандаш. Ее красота теперь не была той мягкой, что он запомнил с предыдущего дня, когда видел ее на кухне — здесь, на своем рабочем месте, она казалась порезче, и Алекс теперь разглядел то, — что раньше от него ускользнуло: четкие линии ее выдающихся скул, ровный изгиб челюсти, большой рот и прямые брови, смышленые искорки в глазах. Милая женщина, подумал Алекс, и ощутил, глядя на нее, такое же удовольствие, какое получал разглядывая изящную картину.

Да и вся комната ему нравилась. Все в ней выдавало изумительное чувство цвета и масштаба у хозяйки. Мастерская была большая, квадратная, из мебели — белая кушетка и два белых кресла, стоявшие близко к гранитному кофейному столику на ковре «Азери» с размашистым фольклорным рисунком. Два чертержных стола находились у пустого окна, рядом с каждым стоял передвижной ящик с разными художественными принадлежностями, полки на стене были заставлены книгами и журналами, маленькими скульптурами, африканскими корзинками, глиняными вазами и серебряными подсвечниками, явно устроенными наугад в промежутках среди книг, но выглядевшими точно на своих местах. Абстрактные картины и рекламные афиши в рамах были развешены на стенах и ярко освещены, как и все в комнате, таким количеством ламп, которого Алекс больше нигде не видел. Лампы стояли на всех столах, на полу, висели на стенах и потолке, а лампы с гнущимися ножками были прикреплены к кульманам, и каждая была включена, заполняя светом все углы комнаты, в пику ноябрьской темени за окном.

Клер увидела, как он оглядывается:

— Я не люблю темных комнат, — сказала она, а потом усмехнулась. — Хотя это понятно и так.

— Но не совсем понятно, как вам это удалось. — Он обвел рукой всю комнату. — Я пытался, но мне и в голову не приходило, что можно создать столь всеохватывающий свет.

— Спасибо. Мне нравится это слово. А где вы пытались?

— Да, в этом-то и проблема. То, где я живу в Нью-Йорке называют односпальной квартирой. Вы бы ее назвали вариацией на тему стенного шкафа. Ну, конечно, гостиная-столовая-кабинет не так уж плаха, а спальня настолько велика, что в ней свободно размещается двуспальная кровать и один стул, а кухня устроена как камбуз для человека, у которого никогда не возникало стремления стать поваром. Я пытался держать как можно меньше мебели, чтобы оставалось ощущение пространства — это не так сложно, если учесть, что все набиралось с различных распродаж в Нью-Джерси. А где у вас были темные комнаты, которые вам так не нравятся?

— В нашей квартире, до того, как мы купили этот дом.